Всякий человеческий опыт, включая научные обоснования, математические логические модели, представления о морали, формы художественного выражения и религиозные переживания, базируется только на нашем мозге. Из этого правила нет исключений [182] .

Несколько десятилетий социолог Николас Роуз исследует один и тот же вопрос: «Что за существо мы сегодня считаем человеком?» [183] Вот в краткой форме его предварительный ответ. Многие из наших современников в западном мире превратились в «нейрохимические самости». То, что делает нас самими собой, что мы думаем и чувствуем, все больше людей готовы полностью свести к химическим и электрическим процессам в их мозге, считает профессор Лондонской школы экономики. В специальной статье от 2003 года Роуз спрашивает себя, как так может быть. «Как случилось, что свои заботы дома и на работе мы воспринимаем как „генерализованное тревожное расстройство“, вызванное химическим дисбалансом, который может быть устранен с помощью лекарств?» [184] Социальный теоретик Роуз указывает на связь между переосмыслением самовосприятия, появлением биохимических объяснений психического дискомфорта, развитием индустрии психотропных средств, маркетингом соответствующих препаратов и стратегиями фармацевтической промышленности. Примечательна также вера большинства в сегодняшнюю возможность средствами высокотехнологичной медицины достоверно визуализировать активность мозга в то время, когда человек думает, требует, радуется или грустит, любит и боится, – а также в связанную с этим различимость нормальности или ненормальности на уровне схем мозговой активности. Доказательство с помощью визуализации. Как уже говорилось, видеть значит верить.

Как элемент, определяющий нашу идентичность, мозг уже давно затмил гены. Раньше считалось, что именно они делают нас такими, какие мы есть. Вспомните хотя бы культовый характер изображений двойных спиралей или хромосом, иллюстрирующих «чудо человека». Еще не так давно генетики сообщали, что обнаружили в хромосомах определенные базовые последовательности, которые объясняют наши различия в настроении или способности к контролю побуждений. А также – какие психические заболевания могут нам угрожать из-за наших генетических особенностей.

В нейроэпоху мерилом всех вещей оказался мозг. Теперь все отождествляют себя не с генами, а с мозгом. Homo neurobiologicus не только имеет мозг, он сам есть его мозг. «Быть» своим мозгом – для философа Яна Слаби это «хоровое пение натуралистической нейрофилософии: …субъективный опыт – это не что иное, как пользовательский интерфейс нейрокомпьютера и, следовательно, просто иллюзия пользователя; то, что происходит „на самом деле“, – это нейронные процессы, расшифровать их, объяснить и, при необходимости, оптимизировать, – задача нейронаук и их философских поручителей» [185] .

Чтобы обозначить онтологический характер «отождествления себя со своим мозгом», историк науки Фернандо Видаль придумал термин «мозголичность» [186] . «Личность» стала «мозголичностью». В новом понятии отразилось широко распространенное мнение о том, что мозг является единственным органом, который нам нужен, чтобы быть самими собой. Согласно Видалю, ситуация этого особого самоосмысления делает нас «церебральными субъектами» [187] . Раньше действовали личности, теперь – мозги. Обстоятельство, которое приобрело значимость именно в связи с судебно-психиатрической правовой экспертизой.

Культурная гегемония нейронаук привела к глубокому насыщению нашей жизни нейробиологическими объяснительными моделями. Выводы исследователей мозга уже давно нашли путь из лабораторий в обычный мир. Из-за массового присутствия нейробиологических моделей в СМИ должно было измениться и наше самовосприятие – представление о том, кто мы такие на самом деле. В эпоху нейроцентризма модернизированное самоопределение начинается рано. «[Уже] подростки сегодня знают, что такое и как лечить дефицит внимания и гиперактивность. Они воспринимают психомоторное беспокойство и отсутствие концентрации внимания как нейрохимические симптомы, которые они более чем готовы обуздать с помощью стимулирующих средств» [188] . Однако все «мозговые факты», к которым человек прибегает в качестве «церебрального субъекта», не являются объективными, а представляют собой только мнение сообщества ученых в определенное время и в определенном контексте [189] .

Те, кого в XXI веке все еще интересует понятие души, рискуют прослыть безнадежно непросвещенными. Душа больше не считается необходимой для объяснения феномена человека. На место концепции души пришли обещания нейронауки уже скоро всесторонне объяснить нашу внутреннюю жизнь благодаря осмыслению структуры и функций мозга.

Философ Томас Метцингер даже указывает на то, что ввиду новых выводов нейронауки «идея о дальнейшем существовании сознательного „я“ после физической смерти становится настолько невероятной, что эмоциональное давление на людей, все еще желающих придерживаться своих традиционных взглядов, может стать тяжело переносимым» [190] . Вполне возможно, что в будущем оформится еще более сильное столкновение конкурирующих представлений о человеке и идеологий. С одной стороны, суперпросвещенный материалистический homo cerebralis [191] , с другой – рассерженный религиозный фундаменталист. Специалист по нейроэтике Метцингер также осознает опасность растущего расслоения нашего общества на фоне «примитивного вульгарного материализма»: «Социальные связи, подразумеваемый базовый моральный консенсус, который в основном вытекает из метафизического образа человека, могут продолжить разрушаться» [192] .

Так или иначе, но на одновременно многообещающем и опасном пути к современности сначала необходимо превратить интуитивно чувствующих дуалистов в современных людей, сведущих в нейронауках и на основании этого обращающихся в биологический материализм. Многие из начавших казаться отсталыми представлений об автономии духа и свободной воле уже признали свое поражение. Тем не менее даже при осознании себя как управляемого эволюцией биоавтомата, существование которого не имеет более глубокого смысла и цели, можно жить вполне неплохо. С повседневной жизнью это все равно не связано. В конце концов, очень маловероятно, что в один прекрасный день мы настолько самоидентифицируемся с мозгом, что скажем: «О, моя затылочно-височная латеральная извилина сегодня снова плохо снабжается кровью, ведь я только что почти не узнал своего соседа».

При этом не так давно мы считали себя не «нейрохимическими», а «психологическими личностями». В нашем самовосприятии мы определяли себя с помощью ментального пространства нашей психики. Признавалось существование внутреннего мира, в котором по традиции на личность влияли культура и биография. Это внутреннее пространство обуславливалось суммой личностного опыта; он же делал нас такими, какие мы есть. Такая позиция объясняет, например, почему в 1980-х годах при повседневном осмыслении себя и своих проблем использовались психологически «отягощенные» способы выражения: часто цитировавшийся «психотреп».