– Эх, Ника, только ты меня понимаешь, – плакалась я вечером, глядя на Падлу, весело резвящуюся в кухне с толстожопой мышью, которая оказалась совсем не страшной, а очень даже милой. Растрогавшись, я даже угостила норушку печеньем.

– Конечно, понимает, вы же с ней обе любите рыться в помойке, – просочился на кухню муж в смешных семейных трусах, украшенных принтами медвежат. – Ты почему не сказала, что хочешь ту сумку?

– Потому что она очень дорогая, – вздохнула я горько, гладя рукой лежащую на диване рядом со мной торбу с нарисованной собакой.

– Знаешь, за двадцать лет проведенных вместе ты до сих пор не перестала меня удивлять. Но копающейся в мусорном баке, я видел тебя впервые. И мне стало стыдно.

– Почему за двадцать?

– Потому что у нас годовщина, я деньги на подарок тебе приготовил и все думал, что купить. Ты же ругаешься все время на подарки, которые я сам покупаю, и в этом году решил подарить тебе деньги.

– Да, подарки покупать ты не умеешь, – мне вспомнилась вереница зубных щеток, массажеров и прочей лабуды, купленной мне мужем в пароксизме безумного шопинга, и я вздрогнула.

– Я тебя очень люблю, – шепнул благоверный и сунул мне в руки сто пятьдесят евро.

– А годовщина у нас тринадцатого?

– Нет, – хитро улыбнулся он.

– Пятнадцатого?

– Опять не угадала.

– Неужели семнадцатого? – продолжила тупить я.

– Шестнадцатого, жена, сколько можно? – взревел муж притворно и запечатал мне губы поцелуем.

P.S. Утром я пошла в магазин и купила мужу подарок за бешеные сто пятьдесят евро.

– Аааааааа, дурак, отпусти, – донесся из-за входной двери голос дочери, когда я подняла руку к дверному звонку. – Волосы не трогай.

– А то чего? Жиром своим меня задавишь или прыщами запугаешь? – весело заржал басом старший сынуля, постоянно дразнящий свою сестру несуществующей полнотой – девочка весит сорок пять кило в мокрых штанах – и юношеским акне, которое, справедливости ради стоит отметить, часто поселяется на ее миленьком личике.

«Бежать, не оглядываясь», – мелькнула мысль, но желудок отозвался голодным урчанием, и я малодушно нажала на пимпочку звонка. В квартире стало тихо, но открывать мне не спешили. Я еще раз позвонила, потом постучала, а потом заколотилась в дверь всем телом, испугавшись, что дети все-таки поубивали друг дружку.

– И чего ты ломишься? Слышали мы еще первый звонок, – недовольно пробасил сын, наконец, открывший мне дверь.

– А почему не открывали? – без удивления спросила я, мечтая только об одном – сбросить с плеч рюкзак, набитый продуктами.

– Прибирались, – нехотя признался ребенок. – Ты ж орешь, если бардак дома. Прям клыки, как у дракона, у тебя пробиваются, когда бесишься.

– Ага, и глаза из орбит лезут, – поддержала его дочь, словно они и не ссорились пять минут назад.

Я прошла в кухню и, не раздеваясь, схватила со стола початую баночку йогурта, и в мгновение ока заглотила полную ложку лакомства, не обращая внимания на притихших за моей спиной детей, даже не заметила, как к ним присоединился мой младший сынулька Жорик, взирающий на меня полными ужаса глазенками.

– Вы что ей не сказали? – спросил он, глядя, как я вылизываю банку.

– Что не сказали? – напряглась спиной я.

– Мам, там такая ситуация, – замела хвостом Таська, моя дочь.

– Ну? – насупилась я, буравя взглядом пожухших детишек.

– Короче, Димка в йогурт плюнул, ну из вредности, чтобы мне не досталось. Мы, собственно, поэтому и рубились с ним. Не поделили последний йогурт просто, – прошептала дщерь, расширившимися глазами глядя на мою разъяренную, свекольного цвета физиономию.

– Куда? – взревела я, своим рыком предотвратив попытку старшенького смыться.

– О, опять у нас веселуха, – услышала я из прихожей голос вернувшегося с работы мужа. – Что опять произошло?

– Мать моих слюней наелась, – заржал в голос Димка, и Таська захихикала, как гиена, почувствовав поддержку отца. Знают, подлецы, что он встанет на их защиту.

– Ой, ну подумаешь. В первый раз, что ли? Ты, Нюська, везде найдешь куда вляпаться, – загоготал Гошка, мой благоверный.

– Ну все!!! Вы меня достали, – вызверилась я. – Я ухожу.

Хлопнув дверью так, что с потолка посыпалась штукатурка, а у соседки от ужаса упал в обморок волнистый попугайчик, я выскочила из дома и в запале, как заправский спринтер, бегом преодолела расстояние в три километра до дома моей любимой подружки Катюшки.

– Они меня не любят, – рыдала я, сидя на стерильно-чистой уютной кухоньке тихой квартиры Катерины, запивая обиду домашним вином. – Только издевательства от них переживаю, да насмешки.

– Знаешь, а я ведь завидую тебе, – задумчиво сказала подруга. – Как бы мне хотелось, чтобы Сенька плевал мне в йогурт, а Леха смеялся вместе с ним и называл меня бедою. А у меня в квартире тишина, как в гробу, и идти домой после работы не хочется. Сенькиного звонка как манны небесной жду.