– Муж в этом году приехать не мог, - ответила она на его вопрос.
– Вконец обнищали. Определил мне двести в месяц и пожелал истратить их наихудшим для себя образом... Девочка ваша?

– Может быть, вернешься, посидим?
– спросил Дункан.

– Рад бы, да не могу.
– Хорошо, что было чем отговориться. Как всегда, он не остался равнодушен к дразнящему, влекущему обаянию Лорейн, однако ритм его жизни был теперь иной.

– Тогда пообедаем вместе?
– спросила она.

– Если бы я был свободен. Вы мне оставьте ваш адрес, и я вам позвоню.

– Чарли, у меня подозрение, что вы трезвый, - осуждающе сказала она. Дунк, я, кроме шуток, подозреваю, что он трезв. Ущипните-ка его, и мы проверим.

Чарли показал глазами на Онорию. Они прыснули.

– Ты-то где живешь?
– недоверчиво спросил Дункан. Чарли помедлил, называть гостиницу не было никакой охоты.

– Еще не знаю толком. Лучше все-таки я вам позвоню. Мы идем на утренник в театр "Ампир".

– Вот! Как раз то, что мне надо, - сказала Лорейн.
– Желаю смотреть клоунов, акробатов, жонглеров. Дунк, решено, чем заняться.

– У нас еще до этого есть дела, - сказал Чарли.
– Там, вероятно, увидимся.

– Ладно уж, сноб несчастный... До свидания, красивая девочка.

– До свидания.

Онория сделала вежливый книксен.

Как-то некстати эта встреча. Он им нравится, потому что он занят делом, твердо стоит на ногах - он сейчас сильней, чем они, оттого они льнут к нему, ища опору в его силе.

В театре Онория гордо отказалась сидеть на сложенном отцовском пальто. Она была уже личность, с собственными понятиями и правилами, и Чарли все сильней проникался желанием вложить в нее немножко себя, пока она не определилась окончательно. Тщетно было пытаться узнать ее близко за такой короткий срок.

После первого отделения, в фойе, где играла музыка, они столкнулись с Дунканом и Лорейн.

– Не выпьешь с нами?

– Давайте, только не у стойки. Сядем за стол.

– Ну, образцовый родитель.

Слушая рассеянно, что говорит Лорейн, Чарли смотрел, как глаза Онории покинули их столик, и с нежностью и печалью старался угадать, что-то они видят. Он перехватил ее взгляд, и она улыбнулась.

– Вкусный был лимонад, - сказала она.

Что это она такое сказала? Что он рассчитывал услышать? В такси, на обратном пути, он притянул ее к себе, и ее голова легла ему на грудь.

– Дочка, ты маму вспоминаешь когда-нибудь?

– Иногда вспоминаю, - небрежно отозвалась она.

– Мне хочется, чтобы ты ее не забывала. Есть у тебя ее карточка?

– Есть, по-моему. У тети Марион - наверняка есть. А почему ты хочешь, чтоб я ее не забывала?

– Она тебя очень любила.

– И я ее.

Они на минуту примолкли.

– Пап, я хочу уехать и жить с тобой, - сказала она вдруг.

У него забилось сердце, он мечтал, чтобы это случилось в точности так.

– Тебе разве худо живется?

– Нет, просто я тебя люблю больше всех. И ты меня больше, да? Раз мамы нету...

– Еще бы. Только тебе-то, милая, я не всегда буду нравиться больше всех. Вот вырастешь большая, встретишь какого-нибудь сверстника, выйдешь замуж и думать забудешь, что у тебя есть папа.

– Да, это правда, - безмятежно согласилась она.

Он не стал входить с нею в дом. В девять ему предстояло быть тут снова, хотелось вот таким, обновленным, нетронутым, сохранить себя для того, что он должен сказать.

– Прибежишь домой, выгляни на минутку в окно.

– Ладно. До свидания, папа, папочка мой. Он постоял на неосвещенной улице, пока она не показалась в окошке наверху, разгоряченная, розовая, и не послала ему в темноту воздушный поцелуй.

III

Его ждали. Марион, внушительная в вечернем черном платье, - не совсем траур, но все-таки...
– сидела за кофейным сервизом. Линкольн возбужденно расхаживал по комнате, - явно только что кончил говорить что-то и еще не остыл. Очевидно было, что им, как и ему, не терпится перейти к делу. Он начал почти сразу:

– Вам известно, я полагаю, для чего я пришел -. с чем, собственно, и ехал в Париж.

Марион, хмуря лоб, перебирала черные звездочки ожерелья.

– Я ужасно хочу, чтобы у меня был свой дом, - продолжал он.
– И ужасно хочу, чтобы в этом доме была Онория. Спасибо вам, что из любви к матери вы приютили девочку, но теперь обстоятельства изменились...
– Он запнулся и тотчас повторил, тверже: - Обстоятельства у меня изменились решительным образом, и я вас прошу пересмотреть положение вещей. Я не спорю, и глупо было бы, - года три назад я действительно вел себя скверно...