Константин всё больше распалялся. Почувствовав мелкую дрожь в пальцах и прилив ярости, он продолжил, повышая постепенно тон:

– Ты, чтобы старое руководство завода убрать, что сделал? Запретил спиртное в рабочий посёлок возить и продовольствие, а всё на совет трудового коллектива свалил? А как нового директора поставили, алкоголика, кто ему всё время наливал и бумажки на подпись подсовывал? А приватизация, когда началась, кто рабочим полгода зарплату не давал, а потом деньги из кассы взаимопомощи всего завода украл и половину ваучеров выкупил за двадцать процентов цены? А бандитов кто охранниками сделал? А кто единый технологический цикл разорвал и каждый цех, и каждая бригада сами по себе стали? До драк доходило! А кто, вместо станков с ЧПУ, ширпотреб гнать стал? Шесть тысяч рабочих за ворота ушли, нищенствуют теперь! А это те самые рабочие, которые тебя на поруки брали, да прикрывали всё время – своим считали!

Константин заметил, что Стас всё глубже вжимается в свое роскошное кресло. На лысом, побагровевшем лбу выступили крупные капли пота. Понимая катастрофичность последствий этой речи для себя, Константин всё же был рад тому, что смог выговориться. Сжалившись над своим оппонентом, Константин переводил дух и прикидывал, что теперь будет…

Шеф, отдышавшись, задумчиво и злобно пробубнил:

– Ты что-то слишком много знаешь!

Однако, быстро взяв себя в руки, с нажимом, но не громко, продолжил:

– Никто их не выгоняет. Пускай переквалифицируются – будут народу билеты продавать на аттракционы да чинить их, кто-то в продавцы пускай идёт, ну не все конечно, остальные…, сами себя прокормят, раз не вписались в рынок. Ты что думаешь, им завод этот нужен? Собственность – это ответственность, прежде всего, за дело, за людей, а им не нужна ответственность! Им бы побольше выпить, да отдохнуть и, при этом, поменьше поработать. Жёнам их, только бы в кафешках языками зацепиться, в светских львиц, с бокалом вина в руках поиграть. Они не любят, когда ими манипулируют, но ответственных решений, ни за себя, ни за других, принимать не хотят. Они хотят, чтобы за них решали, за них управляли, за них отвечали, причём в их же пользу! И дела им нет, что мы там выпускаем – станки или кровлю, и плевать им, откуда пресса взялись и как прадедушек звали, которые их устанавливали!

– Это ты врёшь! Почти все на модернизации сверхурочно работали, бесплатно, между прочим. Да я не только за них – рабочих наших, но и за тебя тоже. Не должен ты эту глупость делать! Как же ты потом людям в глаза смотреть будешь?

– Да не буду я им в глаза смотреть! Если честно, мне такую кучу денег за ликвидацию завода дают!.. А еще дом в Англии и помещение для штаб-квартиры, место в университете для сына. Но предприятие я не бросаю это – из Англии и буду управлять.

Константин вдруг отчётливо понял, ЧТО задумал его друг детства. От этого неожиданного осознания катастрофы в его жизни и жизни его друзей, у него похолодели пальцы и ослабли ноги. Если за минуту до этого он прикидывал, как остановить разрушительный процесс, то теперь он понял, что процесс перешёл в состояние стихийного бедствия, бороться с которым, возможности больше нет. Волна ненависти поднялась наверх и сдавила горло. Стас сидел, уперев взгляд в свой стол. Константин заметил, что у него крупно дрожали пальцы, он весь взмок, под хорошо работающим кондиционером. Замешательство это длилось совсем недолго. Фальшиво весёлым тоном Стас, наконец, произнес:

– Да ты не парься, подойди к заму подай заявление на отгул, меня самого завтра не будет, так давай тайм-аут возьмём на денёк, согласен?

Константин ничего не смог произнести, только обречённо кивнул и вышел в привычный запах производственных помещений из ароматизированного и кондиционированного рая кабинета директора.

Только тогда, когда, вместо мягкого коврового покрытия он ощутил под ногами бетонный пол, только тогда, оказавшись в привычной для себя остановке, он смог выйти из оцепенения и дать волю своим эмоциям. Истерическое состояние его, сопровождавшееся звоном в ушах длилось всего несколько минут. Уже войдя в свой кабинет, расположенный зеркально, в другой стороне коридора и имеющий такую же, с полукруглой внешней стеной форму, что и директорский, он смог рассуждать спокойно. Глядя из своего полукруглого, от пола до потолка, окна на громадины цехов, соединившиеся трубопроводами, сетями электропередач, транспортёрами, на дымящуюся в летний зной, почему-то трубу котельной и выстроившиеся в ряд, под погрузкой, грузовики, Константина, вдруг покинула злобная обречённость, придавившая его в кабинете директора. Он, вдруг понял, что кроме него, никто не сможет спасти этот четко отлаженный, дающий жизнь людям организм. Он физически почувствовал за собою три тысячи человек, с их семьями, большинство из которых он давно знал и дружил с ними. От осознания этого холодная волна, начав движение от головы, прокатилась вниз и задержалась, где-то в коленях, вызывая в них лёгкий трепет. Мимоходом, удивившись этим новым ощущениям, Константин сделал шаг к столу.

Конец ознакомительного фрагмента.