Она прочитала подчеркнутые места. В одном из них говорилось о том, как сотрудник фирмы по исследованию рынка бесследно пропал во время вечеринки. В другом месте двое сотрудников разговаривали о том, что их жизнь, вполне возможно, является симуляцией. Ключом к разгадке исчезновения Томаса эти строчки не были. Однако Мина утвердилась в ощущении, что у него была навязчивая идея. Но куда же он подевался? Может быть, у него случился нервный срыв? Может быть, он страдал паранойей и сейчас бродил где-то, потерявшись в городе?

Не исключено, конечно, что две последние ночи он провел у своей подружки. Догадка ужаснула Мину. Она пожалела, что прикоснулась к этой книге. Какое право она имела вмешиваться в личную жизнь Томаса? Что он о ней подумает, когда узнает, что, призвав на помощь коменданта, она вторглась не только в его жилище, но и в жизненное пространство?

Она написала ему длинное письмо, в котором извинилась за свое поведение, объяснила причины беспокойства о нем и попросила связаться с ней, как только он вернется. В постскриптуме она упомянула, что одолжила книгу, лежавшую на тумбочке. Вернувшись в общежитие, Мина просунула письмо под дверь комнаты Томаса и лишь после этого отправилась на занятия.

Ты сидишь на старом пропахшем плесенью матраце. Здесь, внизу, тихо и прохладно. Воздух пахнет затхлой горечью. Единственная лампочка в проволочном абажуре освещает помещение без единого окна. На ржавых стальных полках лежит сухой паек, срок годности которого давно вышел, аптечка, противогазы, старинный дозиметр, картонные коробки со старыми документами. На стене – пожелтевший плакат с инструкциями о действиях в случае атомного взрыва. Дата печати: апрель 1966 года.

Из всех мест, в которых ты вынужден пребывать, потому что не можешь быть там, где на самом деле находишься, это нравится тебе больше других. Здесь чувствуешь себя в безопасности. Но это, разумеется, – тоже иллюзия.

Твоя рука скользит по ноздреватой бетонной стене. Твои пальцы ощущают трение. Почему еще никто не задался вопросом о том, как вокруг него может существовать столько всего? Ведь как уже вроде бы доказано, все состоит почти из одной пустоты. Электроны и ядро атома можно представить как булавочные головки, кружащие вокруг яблока на расстоянии десяти километров от него. Разве не очевидно, что тут что-то не так? Ты задал этот вопрос еще тогда, в школе, и над тобой смеялись.

Сейчас ты знаешь, что ни надменность, ни глупость не являются настоящими причинами, по которым люди не задаются правильными вопросами. Причина – страх. Знания о том, что мир не такой, каким кажется, что ты живешь во лжи, что все – неправда, вынести не сможет никто. Они вытесняют правду, не хотят о ней слышать. А когда ты все-таки им ее открываешь, они над тобой смеются и объявляют тебя сумасшедшим. Они готовы запереть тебя в психушке. Ты давно это понял, поэтому больше не говоришь с ними, ты давно отказался от попыток показать им истину.

Но ты знаешь также, что там, снаружи, есть и другие сведущие. Их не может не быть. Ты умнее большинства, но – не гений. Если правда известна тебе, то и другие ее знают. Вот бы поговорить с одним из них и разделить этот груз. Тогда ты бы, наверное, смог выдержать, по крайней мере еще какое-то время.

Но админы этого не хотят. Они не дают вам встретиться. Нескольких предоставленных самим себе скептиков можно сдерживать, но если позволить им объединяться, то они создадут такую силу, которая разорвет пузырь лжи. И что произойдет тогда? Наступит конец или начало? Смерть или возрождение? Как бы то ни было, они этого не допустят. Ты это понимаешь, и они понимают, что ты понимаешь.

Ты не можешь ничего сделать.

Ты не можешь ничего сделать.

Ты не можешь ничего сделать.

Однако кое-что ты сделал.

И что теперь они сделают с тобой?

Айзенберг катил перед собой коляску по привычному маршруту, вдоль берега Альстера.

– И что он собой представляет, этот твой начальник? – спросил отец.

Айзенберг помолчал, скорее по привычке, чем от неожиданности. Именно отец научил его думать прежде, чем говорить. Отец давно догадывался, о чем думает сын.

Рольф Айзенберг до пенсии работал судьей Высшего земельного суда Гамбурга. Сын унаследовал от него чувство справедливости, но не способность читать мысли, какой, как иногда казалось Айзенбергу, обладал его отец.

– Он надменный. Он считает, что, проработав несколько лет в Нью-Йорке, стал лучшим полицейским на планете.

– Он на самом деле лучший?

– Не знаю. Я до сих пор ни разу не наблюдал его в следственной работе.

– Но он тебя наблюдал.

– Ну, как сказать, косвенно. Была одна операция, она провалилась.