Когтев внимательно послушал, как Жук, словно жалуясь, в очередной раз докладывает про мощность и частоту, а потом спросил:

– Почему им дают такие противные голоса? Не то мужской, не то женский. Черт-те что!

Я машинально кивнул. Меня бесило, что их делают такими трусливыми. Наверное, чтобы разгильдяи-разведчики не портили; повадились гонять, понимаешь, дорогие машины куда не надо... А чтобы наш брат внутрь не лазил, операционная система напрочь закрыта.

Ночью меня поднял сигнал сейсмометра. Толчком порвало ствол третьей скважины и заклинило бур геоанализатора. На станции я появился только через двое суток - грязный, голодный и злой.

Когтев был чисто выбрит и улыбался. Может быть, выловил в атмосфере неизвестный вирус? Что ж, захочет - расскажет.

Я лежал и грыз сухарь, когда Когтев вошел в мою каюту, пропустив вперед Жука.

Я приподнялся на койке.

– Слушай и запоминай, - сказал Когтев мне и наклонился к роботу: Говори: "папа".

– Папа, - повторил тот.

– Дай каши.

– Дай каши.

Жук говорил по-прежнему монотонно, но голосок стал звонкий, ребячий.

Когтев смотрел на робота и нежно улыбался. Мне хотелось плюнуть. Если человек находит утешение в том, что железка говорит голосом сына... Надо ж, и времени не пожалел, чтобы перепрограммировать... Эх!

Я хотел уже демонстративно отвернуться к стене, и вдруг меня осенило, да так, что я поперхнулся крошкой от сухаря.

Иногда и глупость может продвинуть прогресс. Я прокашлялся и спросил:

– Как ты влез ему в программу?

– Очень просто. Дал ему прочитать новую, глазами.

Дела с моими расчетами шли хорошо, и я не замечал времени. Жук несколько раз приносил поесть и даже пытался со мной заговаривать. Наверное, его подсылал Когтев. Потом он пришел сам, молча посидел рядом, пошутил, глядя, как я жму клавиши компьютера, но лицо у него было обеспокоенное. Настроение у меня тоже стало портиться.

Недальновидно я поступил, промолчав в ответ на его замечание о голосе. Что стоило мне открыть рот и членораздельно объяснить: ведь - это вещь. И чем меньше она напоминает человека - руками, ногами или голосом, - тем лучше для дела.

Посидев, Когтев вроде успокоился, но я уже не мог отделаться от ощущения, что рано или поздно эта оплошность выйдет мне боком. И даже знал когда: когда снова пойдут пузыри.

– Я двадцать шесть - семнадцать. Я двадцать шесть - семнадцать. Электромагнитное излучение...
– Мальчишечий голосок звучал сквозь шум эфира. Хороший голос, легкий, чистый. Если не знать, что к чему, можно подумать, что и в самом деле на равнине стоит мальчишка в веснушках, освещают его разноцветные сполохи, и ветер треплет волосы... Черт его знает, вдруг и в самом деле в машине таится живая душа?..

В этот раз Жук подошел к пузырям ближе, чем в прошлый, но все же остановился, не дойдя до места, и сейчас сообщал параметры...

Я дождался, когда он спросит, выполнять ли задание, подтвердил приказ и покосился на Когтева. Он тоже глядел на экран и думал, наморщив лоб.

Какое-то время изображение передо мной не менялось. Робот сориентировал антенну на станцию, чтобы передать параметры, и застыл. Гирлянда пузырей по-прежнему вертикально стояла в правой части экрана.

Я догадывался: сейчас Жук пытается просчитать, что делать дальше. Приказ заставляет идти, сигнал тревоги, хоть он и стал слабее, все же тормозит.

Пауза затягивается: десять секунд, пятнадцать... Многовато... Двадцать пять... тридцать.

– Почему он молчит?
– спрашивает Когтев, встав у меня за спиной. Я не знаю, что отвечать. Приказ толкает вперед, опасность тормозит. Человек в такой ситуации может повредиться в уме.

– Почему он молчит?
– снова спрашивает Когтев, и тут изображение гирлянды встает точно по центру экрана, и негромко щелкает, включаясь, динамик...

– Батюшки, как же красиво!
– слышу я и оборачиваюсь к Когтеву. Он белый. Наверное, у меня тоже неладно с лицом: робот так говорить не может - для него нет ни красоты, ни уродства, а если говорит, это уже не робот...

Мы молчим, а изображение становится крупнее. На экране отчетливо видно, что у нижнего пузыря сетчатая структура, словно он завернут в авоську, но свечение мешает разглядеть его ногу.

– Камеру пониже, - говорю я.

– Прикажи ему вернуться, - вполголоса просит Когтев. Ногу пузыря по-прежнему не видно.

– Еще ниже камеру!

– Зигфрид, пусть он возвращается!

Ага, теперь хорошо, хорошо... Теперь бы поближе... Так. Замечательно!

– Возвращайся, - говорю я на всякий случай, хотя невредно было бы посмотреть, откуда лезут пузыри, и вытираю мокрый лоб.

В динамике пауза. Детский голос:

– Я хочу подойти ближе.

– Возвращайся.

– Мне хочется ближе. Можно?

– Пусть он вернется, - говорит Когтев.
– Зигфрид!

– Перемножь: двести семнадцать и две десятых на шестьдесят семь, говорю я в микрофон первые, пришедшие в голову числа.

– Четырнадцать тысяч пятьсот пятьдесят два и четыре, - шепчет Когтев. Я не успеваю даже удивиться, что он так быстро подсчитал. Мгновение спустя этот же результат повторяет динамик. Значит, Жук исправен... Или больше подходит слово "здоров"?