– Это извинения? – Он кивнул. Не обязательно извиняться вслух, большинство девушек, итак, понимают все правильно. Хорошо, что Алина была из этого большинства. – Хорошо, но больше так не делай. И да, Глеб…

– Андреевич, – поправил ее Глеб, – и на Вы, пожалуйста. Мы на работе. – Алина понимающе качнула головой и виновато улыбнулась. – И не трепись, от кого букет, – сказал он, а сам усмехнулся, ведь зная Алину, он был уверен, что все давно в курсе их «отношений». Она было раскрыла рот, чтобы завершить мысль, так нагло перебитую Глебом, но он уже скрылся за дверью своего кабинета, всем своим видом показывая, как ему все равно.

Закрыв за собой дверь, он глубоко вдохнул. Как же он любил свой кабинет. Огромное пустое пространство с минимальным убранством, большим столом и подобающим креслом. Подобающим заместителю креслом. Бросив на него свой портфель, Глеб подошел к окну и раздвинул жалюзи. Утреннее солнце, слепившее глаза, беспрепятственно проходило сквозь стеклянные стены. Под окном по пролегающему внизу проспекту мчались машины, но толщина стекла позволяла наслаждаться тишиной. Глеб расстегнул пиджак и полез за рабочими бумагами в портфель. Одно неловкое движение и все содержимое вываливалось на пол. Глеб наклонился, негодуя и злясь на себя, и принялся собирать документы. Откуда-то из бумаг выкатилась сережка. Точно. Он забыл их отдать Алине. Пошарив рукой, второй Глеб так и не нашел. Встав на колени, он полностью залез под стол и продолжил поиски. Не хватало еще, чтобы уборщица увлекалась его личной жизнью.

Дверь в кабинет открылась. Два черных начищенных до блеска ботинка появились в поле зрения Глеба, ползающего на четвереньках. Раздосадованный, он прикрикнул на внезапно появившегося гостя:

– Стучать не учили? – И поспешно выбрался из-под стола. Гость молча наклонился и что-то поднял с пола, а потом, давясь смешком, произнес присущим только ему одному басом:

– Глеб Андреевич, Вы прокололи ухо?

Красный от стыда Глеб забрал из руки Александра Сергеевича вторую сережку и спрятал обе в карман.

– Прошу прощения за столь нелицеприятную сцену. – Соловьев рассмеялся и хлопнул Глеба по плечу.

– Да, брось, Глеб, кто из нас не ползал из-за девушки на коленях. Давай лучше обсудим предстоящую встречу. – Глеб жестом пригласил начальника сесть, а сам бросился к столу, лихорадочно перекладывая бумаги в нужном порядке. – Не торопись, у нас еще три часа до встречи, – присаживаясь, сказал Александр Сергеевич.

Глеб крикнул в открытую дверь Алине, чтобы принесла две чашки кофе. Жаль, нельзя было взбодриться коньяком. Ведь эти три часа нужно было пережить. И без допинга никак.

Я закрывалась подушкой от матери, колотившей меня мокрым кухонным полотенцем и оравшей так, что звенело в ушах. Конечно, я ожидала подобной реакции, когда рассказала ей о возможном отпуске.

– А что мы будем жрать? – вопила она, а я даже не пыталась ответить. В таком состоянии с ней лучше было не спорить. Последняя капля водки была выпита вчера, а сегодня в магазин никто не ходил. Не потому, что я не хотела, я уже давно привыкла заглядывать в местный алкогольный, просто потрать я последние пятьсот рублей на выпивку для матери, завтра мне нечем будет кормить брата.

Ваня схватил маму за руку в надежде остановить, но она с силой оттолкнула его. Он отлетел в стену и ударился головой. Я видела, как он поджал нижнюю губу и поднял брови домиком, но ни одной слезинки не выкатилось из его глаз, как бы ни было ему сейчас обидно. Так, все хватит. Это пора прекращать. Ладно я, я уже выросла, а чем он виноват? Я отбросила подушкой в маму, на пару секунд прекратив ее истерику, и рывком подбежала к брату. Он бросился в мои объятия, понимая, что защищу и никогда не сделаю больно. Боже, для своих семи лет он слишком много понимал.

Мама кинула подушку на кровать и вышла в кухню, невидящими глазами шаря по полкам. Послышался звон разбиваемой посуды, падающих кастрюль и тихие причитания женщины, давно потерявшей свой моральный облик.

Нет, она не всегда такой была. Я ее помнила доброй, ласковой, нежной и любящей, читающей на ночь сказки, а по выходным гуляющей со мной в сквере. Все изменилось, когда ушел отец. Мне тогда было пятнадцать, а брату всего два года. Когда мама была беременна Ваней, ей не посчастливилось серьезно заболеть в самом начале. Врачи предупреждали, что могут быть осложнения, и предлагали прервать беременность, но отец так хотел сына, что настоял на продолжении. Ванечка родился в срок, с хорошим весом. Он рос обычным ребенком, кушал, наедал щеки, сидел, ползал, пошел вовремя. Но никак не реагировал на звуки. Его звали, а он продолжал заниматься своими делами. Мама забила тревогу. Местный педиатр отправила Ваню к невропатологу, потом еще к одному, и еще. И как гром – диагноз. Аутизм. Светлый, улыбчивый мальчик, который шел на зрительный контакт, который помогал мне собирать игрушки и засыпал, когда его гладили по голове, вдруг стал инвалидом в глазах отца. И этого он перенести не смог. Не смог принять поражение от своей же семьи. Он ушел, оставив маму одну с двумя детьми на руках. Я слышала, у него новая жена и здоровый сын. И я им желаю только счастья.

Около года мама держалась. Продолжала водить Ваню на процедуры и нашла специалистов. Все в один голос твердили о верности диагноза и только просили денег. «Чудо» случилось почти через год. Один из московских специалистов, случайно заехавший в наш город, проводил консультации за бешенные деньги. Мама, потеряв надежду, что отец когда-нибудь вернется, сдала все украшения, подаренные им, в ломбард.

Итак. Реальность оказалась другой.

Мой брат – не аутист. У Вани обнаружили тугоухость четверной степени. Это означало, что он слышит только очень громкие звуки, а простая человеческая речь ему недоступна. В тот вечер мама впервые напилась. Я понимала ее. И дала ей время принять эту новость. Принять то, что ее сын никогда не будет слышать. Да, конечно, если слуховые аппараты, есть какая-то операция по вживлению чего-то там. Но нет денег.