Шрифт:
– Лет двадцать назад, но не пугайтесь, эта кровавая драма разыгралась не здесь, а в Париже.
– А платье это его жены?
– Нет, он приобрел его еще до женитьбы, оно принадлежало какой-то знаменитости, она играла в нем Марию Стюарт.
– То-то я вдруг о подвластных народах забеспокоилась еще там наверху.
– Неужели?
– Представьте себе.
В это время я подошла к окну и не смогла удержаться от смеха: Билли в полном выброшенном комплекте важно прогуливался внизу, еще и трубку где-то прихватил.
– Эй, капитан! – крикнула я.
Он поклонился и юркнул в кусты, потому что поймал грозный взгляд Корсана.
– Надеюсь, милая леди, вы не уподобитесь этому прохвосту и не наденете еще раз эту чертовщину.
– Не уверена, возможно, бес попутает.
– В таком случае, я вам запрещаю становиться страшилищем в моем присутствии.
– Хорошо, я передам это бесу.
– Почему бы вам просто не согласиться со мной?
– Потому, потому что мы как суверен, как венценосная особа никогда не уступим притязаниям Испании без достаточных на то оснований.
– Ах, вот как.
– Да, сеньор барон, именно так.
– Куда вы?
– Писать свой портрет.
– Тогда идите, но к обеду приходите еще венценосной, кстати, я поставил вам мат.
Я пробормотала:
– Увы мне, увы, – и скрылась.
Я и правда собиралась в мастерской набросать что-нибудь на скорую руку, которая занудливо чесалась: сумею я передать упругую тяжесть складок и бархатистую фактуру ткани или нет? Но там были еще жемчуга и кружева, и в конце концов я увлеклась так, что этот день и последующие, пока не закончила портрет, проходила венценосной без перерыва и даже к ужину не переодевалась. Корсан не возражал, напротив, был доволен, и я, в общем, тоже, потому что то ли вошла в роль и действовала на него, то ли он вошел и я ему подыгрывала, но я была по-королевски проста и только чуть надменно-снисходительна, а он почтительно послушен, до того, что я его просто отсылала взглядом от моих покоев и вообще командовала им как хотела.
Портрет он не видел, хотя и порывался, но я была непреклонна, и вот, наконец, скинув царственную личину и натянув платье попроще, рано утром я пробралась к нему в кабинет, его, слава богу, не оказалось, водрузила на злополучную подставку портрет и смылась, прихватив сундук-ларец; надо было срочно заняться капитаном, я его совсем забросила, боюсь, как бы опять не одичал.
Сундук я закопала вовремя, еще даже время осталось следы замести, когда на «Беспощадном» пробили склянки. На капитанские громы, молнии и намеки на пеньковый галстук за дезертирство я оправдалась тем, что находилась в плену у наших заклятых врагов, но мне удалось бежать, и не просто, а еще и похитить один важнейший адмиралтейский пакет, в котором должно быть что-то сверхсекретное, потому что за мною была наряжена громадная погоня, пришлось загнать дюжину лошадей и поубивать массу преследователей.
Капитан, не мешкая, выхватил у меня пакет, сломал печать и погрузился в изучение гербовых бумаг как минимум до обеда. Дело выходило не простое, чтобы добраться до сундука с барка «Святой Антоний», потерпевшего крушение в здешних опасных водах, надо разгадать несколько головоломок, составленных покойным капитаном барка. Его милость наотрез отказались от моих услуг и списали меня на берег, пока они сами не решат закавыку. Когда придет время действовать, они пришлют нарочного. Ну что же, ничего не оставалось, как подчиниться.
ГЛАВА 35. КРЕПОСТЬ, В КОТОРОЙ ПОЯВИЛИСЬ БРЕШИ
Я не хотела, но ноги меня понесли прямо к Корсану, потому что авторское тщеславие – страшная штука, ему ничего не стоит пересилить все доводы рассудка.
Дверь была приоткрыта, и я осторожно заглянула вовнутрь. Корсан сидел на краешке стола, сложив руки на груди. Его задумчивый взгляд был устремлен на подставку, то есть на мой портрет, и такой, что по нему ничего нельзя было прочитать: одобряет он или порицает, и если порицает, то за что именно.
Войти я не решилась. Я постояла у двери, поколебалась, но все равно не решилась и, рассердившись неизвестно на что, пошла слоняться по дому и, наверное, черт меня надоумил, полезла на чердак.
Одной там было жутковато, но я подбадривала себя уговорами, что на чердаках грозы очень редки и это не вертолет, а мыши – что ж, сразу не съедят, успею крикнуть напоследок, кажется, это возымело кое-какое действие, и я более уверенно пустилась исследовать пыль времен, скопившуюся здесь в изобилии. Больше всего меня заинтересовал чемодан с книгами и фотографиями. Они относились к девятнадцатому веку, его концу и уж одним только этим были привлекательны.
Томные дамы в белых длинных платьях, шляпах и с зонтиками, господа в сюртуках, с тростями, при усах и цепочках, глядели безмятежно и празднично. И казалось, что они жили легко и беззаботно и не были так умудрены, как мы, и их не обуревали страсти и разочарования. Хотелось крикнуть им: «Господа! Послушайте! Вы не подозревали, какими вы были счастливцами!»
Я нашла еще один альбом, раскрыла и замерла, потому что этот мальчик мне был хорошо знаком, и этот юноша тоже. Это был Корсан еще до своего несчастья. У меня даже дух захватило от его необыкновенного лица. Тонкое, изящных линий, и самое главное – глаза, а улыбка! Боже мой! Оно было слишком хорошо для нашего мира, слишком светло и одухотворенно. И еще с ним стояла тоненькая девушка. Я сразу поняла, что это его возлюбленная Сессилия, она была подобна ему. То были два ангела, которых жестокая судьба занесла не в их время. Но она исправила свою ошибку, одного забрала на небо, а по другому прошлась своим чудовищным катком.