Сидели мы на биологии несколько иначе, чем на других уроках, и так как моё обычное место оказалось занято Аистовым, – он зачем-то сел с Захаром, – мне пришлось искать другой стул. Место рядом с Хмелёвым оказалось на сегодня вакантным, и по старой памяти я его занял. Надо объяснить, что хоть Вова к тому времени был в авторитете, но учебный год начинал он вместе со мной в статусе новичка. Отличие заключалось в том, что его оставили на второй год, а я перешёл из другой школы. Быкам, ходившим под властью Лёни, на эти нюансы было чихать и Вову тоже пропустили через жернова прописки.

Я отлично помню, как они его помяли и он, получив каблуком в глаз, изображал боль, как от серьёзной травмы. Ну прям актёр. Именно изображал, я это знал, потому что сидел с ним, недолгое время, за одной партой. Да, покраснение под глазом появилось, но не больше. Имитации хватило, чтобы бычки отступились, испугавшись того, что выбили ему глазик. Запомнив приём, я его как-то повторил, когда на меня не знаю уж в который раз налетел весь класс. Меня постелили под ноги, я крикнул и зажал глаз рукой. Жухло? Да, жухло, но сколько же можно получать? Знаете, надоедает. Прошло, но с оговорками. Никита Володин, который в тот раз проявлял наибольшую активность, что-то заметил. На перемене он, энергично жестикулируя, что-то втирал Чижову и Аисту. Подобравшись к ним, я услышал:

– Он на уроке за глаз держался, а потом, как и не было ничего, с Вовой говорил. Ссыкло.

Увидев меня рядом, он выпятил челюсть вперёд, показал передний, отбитый наполовину зуб, и проговорил:

– Тебе чего надо?.. Вали отсюда.

Я ушёл. Противно. Жухлить тоже надо уметь, у меня нормально косить никогда не получалось. И, честно говоря, не хотелось.

Возвращаюсь к Вове – он как-то быстро покарабкался вверх, оставив меня у подножия своего перешедшего к нему без боя трону Чижа. Меня он гнобил вместе со всеми, но иногда, по старой памяти (когда рядом не крутился богатенький садист Чижов) примечал. Сегодня был мой счастливый день. Дело в том, что я умел рассказывать истории: пожалуй, единственный мой талант ценившейся как в школе, так и на улице. Вова, как старший по возрасту, чувствовал половое влечение ярче своих одноклассников, я этим пользовался и рассказывал ему всякие выдумки на скабрёзные темки. На самом деле ужасные темы с огромными куями и пё*дами в пуд весом. Тотальная е*ля всего со всем. Извиняюсь за мой французский, но такова правда жизни подростка – его мучение и его влажные мечты, без прикрас и с оттенком девиантности.

Усевшись рядом с Вовой, я параллельно обеспечивал себе тылы: никто из остальных солдат маразма не решился бы меня тронуть резинкой или пулькой из жёваной бумаги, боясь задеть Хмелёва. Наверное, я хотел задружиться с ним по-настоящему, и из кожи вон лез по этой же причине, и, пока рядом не было поблизости Лёни, мне это удавалось.

В тот раз свои пошлые сказочки я начал с того, как я провёл лето в пионерском лагере: всего одна первая смена, а сколько впечатлений. Враньё с невыдуманными именами и деталями, отчего история приобретала окрас реального, произошедшего со мной любовного приключения. Пересказывать сказку про мои половые подвиги в девчачьей палате и участие в оргии в лесу не имеет смысла. Малоинтересная хрень в стиле порнофильма с зачатками сюжета. Это минус. Плюс заключался в том, что Вова, слушая меня, забывал обо всём. Он потягивал из маленького пакета при помощи соломинки молоко и при этом приговаривал: не хочу ли я соснуть молодьки из Володьки. Белый шум. Лучше не вдумываться в смысл этих слов. Под ними ничего такого не подразумевалось, просто надсадная пошлость не знающего женских ласк девственника.

Второй историей, рассказанной мной, стала чепуховина, сочинённая походя, прямо на уроке – "Гомосеки в лесу". Жуть про то, как охотника в лесу ловила банда гомосеков, он от них убегал, убегал, пока не прибежал в землянку лесника. Лесник сидел за столом, охотник попросил у него помощи, а в ответ получил приподнимающийся, вроде как сам собой, стол, на самом деле взлетающий в воздух по средствам мускульной силы слоновьих размеров пениса лживого лесника, оказывающегося главарём банды педиков. Вова лыбился, а я наворачивал подробности. Урок пролетел, как его и не было. В этот день меня больше не терроризировали. Редкий, почти счастливый денёк.

Вечерком этого счастливого дня гулял на стадионе со своей собачкой Зинуськой. Встретил там Хмелёва и Чижова, который от простуды фактически оправился, но пропуск в школу от участкового врача получил лишь на следующий понедельник. Меня они встретили с распростёртыми объятиями. Говорил же: на улице они вели себя не совсем так, как в школе. Чижов щеголял в куртке Аляске, Хмелёв – в новеньком чёрном дутом куртеце, я же был одет в скромную коричневую болоневую куртку отечественного производства. С обувью была та же засада: у них фирменные ботинки, у меня советские. Встретились два красавчика и нищий. Никаких сословных предрассудков, друзья. На тему одежды тогда стебались редко. Хмелёв предложил сыграть в Царя Горы. Отлично, все согласны. Как раз подморозило; на втором запасном грунтовом футбольном поле за воротами возвышалась гора утрамбованных в камень отходов, оставшихся от рытья дренажных канав: её пользовали как бесплатный аттракцион – “Кто сильнее?”.

Пока Зинуська в радостном задоре носилась по полю, мы пошли на штурм. Согрелись в мгновение ока. В большинстве случаев наверху оказывался Вова. А вторым по набранным в скоротечных схватках титулам «Царь Горы», – вот неожиданность, – стал я. Тяжеловесный, рыхлый Лёня, не до конца оклемавшийся от последствий ОРЗ, не успевал, опаздывал реагировать, а как следствие – скатывался к подножию горки на пятой точке. Неудачи его заметно расстраивали. Ладно, его обошёл Вова, но я – это уже совсем другое дело. Лёня стал жухлить: то невзначай заедет мне локтем по рёбрам, то за волосы схватит. Ничего ему бедняжке не помогало, так он третьим и остался. Игра окончилась, злоба же Чижова продолжала расти. Он решил отомстить мне по-другому. Когда к нам с весёлыми тявками подлетела моя собачка, он наступил ей на лапку. Как же она голосила, бедная! Рыдала на весь стадион, как ребёнок. Криком кричала, надрывалась. Хотел её поймать, она в руки не даётся, глаза вылупила, бегает кругами.

Кровь ударила мне в голову: с криком – “Гад!” – полетел в атаку на обидчика моей Зинуськи. Такого напора от того, кого он считал зачуханом, Лёня не ожидал. Как пить дать, утирать бы ему кровавые сопли с разбитой рожи, если бы ему под руки не подвернулись санки, забытые кем-то рядом с горкой. Все мои удары разбивались о деревянные планки основания санок. Чижов укрывался за ними от моего безумия, пока мой гнев не пошёл на убыль: как раз и Зинуська перестала кричать, переключившись на тихий скулёж. А тут ещё за моей спиной прозвучал голос: