Чтобы приобщить их к естественной истории, воспитатели попробовали совершить несколько научно-познавательных прогулок.

— Видишь, — говорили они, указывая на осла, лошадь, быка, — у них по четыре ноги, их называют четвероногие. В общем, птицы отличаются перьями, пресмыкающиеся — чешуёй, а бабочки относятся к разряду насекомых.

У них имелась сетка для ловли бабочек, и Пекюше, осторожно держа пойманного мотылька, обращал внимание детей на то, что у него четыре крылышка, шесть лапок, два усика и твёрдый хоботок, чтобы высасывать из цветов нектар.

Он собирал на обочинах полевые цветочки, говорил, как они называются, а если не знал названия — сам его выдумывал, чтобы поддержать свой авторитет. Ведь в ботанике номенклатура — не самое главное.

Он написал на грифельной доске следующую аксиому: у всякого растения имеются листья, чашечка, венчик, прикрывающий завязь, или околоплодник с семенами. Потом он велел детям собирать гербарий и рвать всё, что попадётся под руку.

Виктор принёс ему лютиков, а Викторина — пучок земляничника; тщётно искал он в них околоплодник.

Бувар, не доверявший его познаниям, перерыл всю библиотеку и в конце концов нашёл у Редите де Дама рисунок ириса, у которого завязь помещается не в венчике, а под лепестками в стебле.

В их саду цвели помаренник и ландыши; у этих мареновидных вовсе не было чашечки, таким образом, утверждение, начёртанное на доске, оказывалось ошибочным.

— Это исключение, — заявил Пекюше.

Но им случайно, в траве, попалась шерардия, и у неё чашечка оказалась на месте.

— Вот тебе на! Уж если сами исключения неверны, так кому же верить?

Однажды во время прогулки они услышали крик павлинов, заглянули поверх забора и поначалу не узнали своей собственной фермы. Рига была покрыта черепичной кровлей, изгороди — новые, дорожки вымощены. Показался дядя Гуи:

— Возможно ли? Кого я вижу?

Как много событий случилось за три года, — между прочим, у него умерла жена! Сам же он был по-прежнему крепок, как дуб.

— Зайдите на минутку.

Было начало апреля; вокруг трёх домиков раскинулись бело-розовые ветви цветущих яблонь. На синем небе не было ни облачка; во дворе, на верёвках висели простыни, скатерти, салфетки, вертикально прикреплённые деревянными зажимами. Дядюшка Гуи приподнимал их, чтобы можно было пройти, как вдруг они наткнулись на г-жу Борден, простоволосую, в домашней кофте, и Марианну с грудой белья в руках.

— Здравствуйте, господа! Будьте как дома! А я присяду, совсем с ног сбилась.

Фермер предложил выпить по стаканчику.

— Не сейчас, — сказала она, — мне и без того жарко.

Пекюше не отказался и вместе с дядей Гуи, Марианной и Виктором направился к погребку.

Бувар сел на землю возле г-жи Борден.

Ренту он получал исправно, жаловаться ему было не на что, и он уже не сердился на неё.

Лицо её заливал яркий свет; одна из чёрных прядей спустилась у неё ниже других, а короткие завитки на затылке пристали к смуглой коже, влажной от испарины. При каждом вздохе груди её приподнимались. Благоухание трав сливалось с нежным запахом её крепкого тела, и Бувар почувствовал прилив чувственности, преисполнивший его радостью. Он стал расхваливать её владения.

Комплименты привели её в восторг, и она заговорила о своих планах.

Чтобы расширить двор, она намерена срыть насыпь.

Как раз в это время Викторина карабкалась по откосу — она собирала примулы, гиацинты и фиалки, не боясь старой кобылы, которая поблизости пощипывала траву.

— Не правда ли, она мила? — спросил Бувар.

— Ещё бы! Маленькие девочки — всегда прелесть!

Вдова вздохнула, и в этом вздохе, казалось, излилось горе целой жизни.

— У вас могла бы быть дочка.

Вдова потупилась

— Это зависело только от вас.

— Почему?

Он бросил на неё такой взгляд, что она покраснела, словно от грубой ласки, но тут же ответила, обмахиваясь платком:

— Опоздали, дорогой мой.

— Не понимаю.

Не поднимаясь с земли, он стал пододвигаться к ней.

Она долго смотрела на него сверху вниз, потом, устремив на него влажный взгляд и улыбаясь, сказала:

— Это ваша вина.

Простыни, висевшие вокруг, укрывали их, как занавески кровати.

Он склонился, облокотившись, и коснулся лицом её колена.

— Чем же я виноват? Скажите, чем?

Она молчала, а он был в таком состоянии, когда за клятвами дело не станет, — поэтому он стал оправдываться, каялся в безрассудстве, гордыне:

— Простите! Будемте друзьями, как прежде. Хорошо?

Он взял её руку, она не отнимала её.

Сильный порыв ветра приподнял простыни, и перед ними оказались два павлина — самец и самка. Самка стояла неподвижно, подогнув ноги и приподняв зад. Самец прогуливался вокруг неё, распустил хвост, пыжился, квохтал, потом вспрыгнул на неё, пригнув перья, которые прикрыли её, как полог, и обе огромные птицы затрепетали в единых содроганиях.