Аглая пытается представить, что они видят там, за глухими стенами, через сотню поселков и одиноких домиков, минуя лес, поле и длинное шоссе, казавшееся дорогой в блаженство по пути сюда. Шоссе, сложившееся в колючую проволоку при мысли о побеге.

Можно ли ей еще будет вернуться?

Музыка включалась через эти колонки раз в три дня ровно в пять.

Она тихонько встает с неудобной кровати и недоверчиво делает пару шагов по направлению к двери. Вздувшаяся половица скрипит под ногой, а из колонки вдруг вырывается отрывистое "есть только миииг" и тут же затихает.

Стоп. Что это? Да. Снова булькает. За дверью. Несколько раз подряд.

Аглая продвигается чуть смелее и слышит знакомый вздох.

На ней белая ночная сорочка с оборкой над расцарапанными коленками. Исхудавшая рука, вся в синяках, трет гудящее противоположное плечо.

Но, заслышав этот вздох, она резво пробегает оставшееся расстояние и хватается за ручку. Гладкую и прохладную, тонкую, изящной формы, точно как на дверце шкафа в ее квартире, и тянет, оказываясь в собственной ванной…

– Тим. С тобой все в порядке?

Парень сидит на полу с горстью каштанов в руках и по очереди бросает их в ведро, не поднимая на нее глаз. Они бултыхаются в воду, забрызгивая все вокруг. Его синие джинсы покрыты множеством темных бесформенных пятнышек.

– Я так рада.

Тим поднимает голову и укоряюще смотрит. В груди больно дергает, когда она понимает, что в его глазах стоят слезы, а уголки губ ползут вниз по вытянутому подбородку.

– Чему именно? Ты ведь знала, что я не люблю, когда меня не слушаешь.

– Я не понимаю… Что случилось?

– Я видел из окна, как ты опять говорила с соседом. Хихикала, миловалась.

– Ох, Тим… Опять? Ты же знаешь, что он оказал огромную помощь маме, когда у нас были проблемы. Я обязана быть с ним мила. Ты же знаешь…

– Обязана? Ты обязана слушать только меня. Разве я недостаточно понятно объяснял? – напряжение в голосе доходит до пика в последней фразе, но она не может вместить весь гнев.

Рука с силой швыряет оставшиеся каштаны в кафельную плитку на стене, и один рикошетит Аглае в лоб.

– Ай! – Она трет место попадания ладонью. – Прости. Я буду, буду тебя слушать. Правда.

Тим вскакивает, ногой переворачивая таз, и пол покрывается слоем влаги.

Сырость тут же пропитывает носки, и Аглая испуганно отступает назад, пока не ударяется в стену затылком.

– Не надо. Пожалуйста.

Поправив ворот футболки, он выпрямляется, вырастает до огромных размеров, а сама Аглая уменьшается в росте, сжимается в крошечный комок и становится почти прозрачной, почти переставая ощущать саму себя. Тим молча подходит и очень осторожно проводит пальцами, холодными и мокрыми, по покрасневшему пятну на коже. Это даже приятно.

Пальцы спускаются по щеке, проходятся по венке на шее и обхватывают, надавливая, а когда Аглая громко сглатывает слюну, его губы вздрагивают и растягиваются в улыбке.

– Неужели испугалась? Я ведь так тебя люблю. Думаешь, могу причинить тебе вред?

Думала, может… Только что. Что за глупость? Ведь и вправду он никогда не переходил грань настоящей опасности. Эта грань еще далеко.

Он спускает лямки с ее поникших плеч и дергает подол вниз.

Аглая зажмуривает глаза. Эти прикосновения необычные, они ожогами остаются на теле. Тысячный, тысяча первый… тысяча пятый. Старые уже не болят, но она помнит их все, и поэтому каждый раз продолжает счет с того момента, на котором остановилась.

Конец ознакомительного фрагмента.