«Блин горелый, я что-то не то сказал или у него припадок начался — перекорежило личиком. Последняя стадия удивления — это полное охренение! А ведь терять мне нечего — о местных реалиях я ни сном, ни духом, ни нюхом. Интересно — и кто ты таков Петр Андреевич — не тот ли самый, что царевича и его девку отыскал в Австрии и Италии, как помнится, и уговорил к отцу вернуться, обещая прощение.

Старая сволочь — хитрая и расчетливая!

А я тебя правдой тогда брать буду — в нее ты никогда не поверишь. Такие люди как ты по жизни всегда лгут и поверить в то, что другим это занятие без надобности, никогда не смогут».

— Царевич, милостивец ты мой, я ведь дела многие, что государем Петром Алексеевичем поручены были, с тобой вершил.

Показалось или нет, но у старика на лице капли пота выступили, и глаза как-то странно забегали по сторонам.

— А куда мы едем?!

— В Петербург, ваше величество, как и велено было. Царь-батюшка тебе на Ефросинье жениться позволяет, что от тебя в тягости пребывает. А если захочешь в монастырь уйти от мирской жизни, то препон в том никаких нет — твой младший единокровный брат Петр Петрович скипетр и державу отцовскую примет!

Алексей непроизвольно дернулся всем телом, громко застонал, попытался подняться с топчана. Сил не хватало, а в голове неожиданно щелкнуло — он вспомнил роман одного писателя, типа рассказов о Петре Великом, что прочитал в последний год «перестройки» — тогда многое печатать начали, что раньше рукописями в издательствах держали.

«Я все вспомнил — и Пикуль вроде тоже намекал. Жаль, на морды я тут никого не знаю, а то можно стравить тут их всех. Они как пауки в банке, вроде ЦК нашего в последний год после партконференции.

Или стоит рискнуть?!

А что я теряю?!

Этот старикашка меня на смерть фактически везет. Судя по повадкам и глазам — сволочь он первостатейная!

А, была, не была — надо до конца бороться, выжил обугленный там, и здесь попытаться надо. Тело молодое и здоровое, не то, что было — зачем его под пытки подставлять!

Сейчас ты у меня зубами защелкаешь и блох начнешь пастью ловить!»

— Помоги мне подняться, Петр Андреевич, — Алексей попросил старика, отнюдь не играя, силенок действительно было маловато, да и голова кружилась немного, перед глазами плыло.

— Сейчас, царевич, — у старика неожиданно оказались очень крепкие руки, он обхватил и легко приподнял Алексея. А тот воспользовался тем, что ухо Толстого оказалось перед его губами, и зашептал:

— Мачеха ведь от Монса царевича Петра прижила, кхе-кхе. А ты, борода многогрешная, знаешь о том, и государю не говоришь. Может тебе напомнить о том, как ты Федьке Шакловитому обещал батюшку извести, стрельцов призывал бунтовать, а взамен боярскую шапку получить?! А я многое сейчас вспомнил, и отцу о том поведаю. Выслужиться хочешь перед ним, да не с той фигуры ход делаешь! Ты не меня на смерть везешь, ты свою голову на плахе со мной положишь — я о том позабочусь! Многое про тебя расскажу, а что не знаю или не вспомню, то от души добавлю и выдумаю!

Вовремя в память пришел роман «Петр Первый», и, судя по тому, что внезапно побледневший Петр Андреевич разжал руки за его спиной, многое в нем было верно написано. Так что, обратно упав на подушку, Алексей чуть не рассмеялся, глядя на ошарашенное лицо Толстого.

«Ты ведь стольником тогда служил и стрельцов по наущению боярина Милославского на бунт поднял. И предал Софью в момент нужный — потому что вовремя предать — предвидеть!

Вот только служба на нее в глазах Петра как клеймо — вот ты из кожи лезешь, чтобы выслужиться. Только не на моей смерти — ты со мной «прицепом» по уголовному делу пойдешь, про тебя такое скажу, что на дыбе рядом повиснешь, и канарейкой петь станешь!»

— Прости, царевич, старый стал, недоглядел и сил не хватило. Сейчас я тебя усажу, благодетель.

Надо отдать должное старику — в руки себя взял мгновенно. Только бегающие и нестерпимо горящие глаза на его лице выдавали, что удар достиг своей цели. Эта старая лиса мгновенно оценила опасность угрозы — и счел ее вполне реальной и неотвратимой по последствиям. Но Толстой собрался духом, и повел себя так, будто слов не слышал.

— Дохтур, помоги! Сейчас, царевич, мы тебя усадим — исхудал ты сильно в болезни своей долгой. То порчу на тебя сильную навели, от того ты людей верных не узнаешь и ничего не помнишь.

Старик бросил косой взгляд, и Алексей его понял — спасает свою шкуру Толстой, «прицепом» идти по делу не хочет категорически. И совет дает — на колдуна и порчу все валить, ведь свидетелей в комнате пятеро. Их он хорошо разглядел — лекарь, что соль давал нюхать, слуга, тот еще шельмец и предатель, и двое военных, лет тридцати — в зеленом и синем мундирах, в треуголках, со шпагами у бедра.

— Апчхи!

Алексей продышался — перед глазами все поплыло. Он только сейчас ощутил всю нестерпимую вонь, что царствовала в комнате. Стол был заставлен десятками баночек и скляночек, исписанные листы бумаги и гусиные перья с чернильницей, количество свечей возросло на порядок. Да и на постели подушек изрядно добавлено — ими его обложили со всех сторон, да и печь натоплена так, что тело взмокло в нательной рубашке.