Сидя за рулем своего ландолета, в открытом кузове которого находились также Джин и кавалерийский офицер по имени граф Кармер, Конан Дойл чувствовал, как беспокойство перерастало в тревогу. Он говорил по-немецки, но его попытки достижения доброй воли ни к чему не приводили. Эти прусские юнцы не только предвкушали возможность войны — они принимали ее как факт. Они также демонстрировали тот неуклюжий немецкий юмор, представлявший собой смесь насмешек с высокомерием, который действовал на британца как раздражающая смесь; такова была царившая атмосфера.

«Не хотелось бы вам одного из этих островков?» — спросил Тюрк, небольшого роста капитан ВМС, когда на пароходе «Гроссер Курфюрст» с машинами и экипажами на борту они вышли в Северное море и проходили мимо Фризских островов. Таков был немецкий юмор.

Разница в темпераментах, обостряемая жарой и поломками в моторах, проявилась еще больше после возобновления гонки в Саутгемптоне. Лимингтон, Хэррогит, Ньюкасл, Эдинбург; перед глазами гостей проходили прекрасные виды, у всех были с собой фотоаппараты. В Виндермире, уже на обратном пути, немецкий наблюдатель забыл фотоаппарат, а его возвращение за ним послужило причиной часовой задержки, что привело английского водителя в такую ярость, что он врезался в автобус на Эмблсайде.

«В целом, — утверждал Конан Дойл, — эти немцы очень хорошие ребята». Он мог почти все простить человеку, который каждое, утро клал цветы в тот уголок машины, в котором сидела Джин. «Но!» Он не мог не добавить этого «но». Они ему не нравились.

В конце июля в Лондоне все участники пили за здоровье кайзера в Длинной галерее Королевского автомобильного клуба. Британская команда одержала победу, и курфюрст Генрих вручил ее участникам статуэтку леди из слоновой кости.

«Мы увидели красивую страну, — кричал он в своей речи. — Мы увидели милую страну и милых людей. За весь тур от начала до конца огромное вам спасибо». На следующий день они устроили на Бруклендском автодроме прощальную выставку автомобилей.

А тем временем на правительственных заседаниях за закрытыми дверями в Англии и Франции нарастала напряженность. Германия отказывалась сообщить, что она замышляла, направляя корабли к Марокканскому побережью. Британская администрация — либерал-империалисты и радикалы — казалась безнадежно расколотой. Но министр финансов господин Дэвид Ллойд Джордж неожиданно объединил оба крыла; в мягкой речи в Гилдхолле он намекнул, что если Германия хочет войны с Францией, то может быть и война с Британией.

«Я только что получил послание от германского посла, — сказал сэр Эдвард Грей, — и оно настолько жестко, что флот может подвергнуться нападению в любой момент».

Если брать внешнюю сторону, то во время той встречи в Бруклендсе все было безоблачно и ярко. Автомобили с высокими ветровыми стеклами сверкали всеми цветами — от зеленого до малинового. Сам курфюрст Генрих, командовавший германскими ВМС, чьи «Пантера» и «Берлин» отправились в Агадир, во всеуслышание заявлял, что ничего не знает о международных дилеммах. Немецкие офицеры конечно же приехали сюда только ради спортивных целей. В журнале «Кар» от 26 июля появилась большая фотография, несомненно, спортивного содержания: «Лейтенант Бир на своем моноплане «Этрих» пролетает над автомашинами в Бруклендсе».

Конан Дойл, который ранее в том году совершил свой первый полет на машине тяжелее воздуха, — это был один из полетов за две гинеи господина Грэма Уата в Хендоне — не мог и догадываться, в каком серьезном положении оказался Уайтхолл. Но он испытывал мрачные сомнения в отношении будущего. Проехав более двух тысяч миль, он по возвращении в «Уинддшем» набросал записку Иннесу.

«Билли, наша машина не допустила никаких ошибок и проехала весьма достойно. Что касается остального, то кое-что мне не нравится. Но в такое время не буду тебя беспокоить».

Причиной было то, что в августе Иннес должен был жениться в Холменс-Кирке, в Копенгагене, на датчанке мисс Кларе Швенсен. На церемонию со всей семьей поехал его брат. На свадебном приеме Иннес произнес памятную речь. Она убедила его датских друзей, вопивших и корчившихся от радости, что перед ними наконец настоящий англичанин. Вскочив из-за банкетного стола на ноги, глубоко смущенный всеми комплиментами, которые ему наговорили, Иннес пробормотал:

«Ну… Я говорю, разве вы не знаете! Боже мой! Что?» И сел.

Его брат никогда не мог повторить слов Иннеса без смеха до слез. В целом, несмотря на германскую угрозу, в отношении которой он, возможно, ошибался, сэр Артур в ту осень был счастливым человеком и подбирал материалы для нового романа.

После «Сэра Найджела», вышедшего шесть лет назад, он не написал ни одного романа. И на данный момент не существовало никаких разочарований, подобных связанным с «Найджелом»! Это должно быть что-то такое, что соответствовало бы его настроению, что-то научно-фантастическое, что-то такое, что покорило бы публику его прежним очарованием и в то же время очаровывало бы его самого. Первая идея пришла ему в голову в форме игуанодонта, доисторического чудовища ростом в двадцать футов, окаменелые следы которого были обнаружены в Сассекской долине, куда выходили окна его кабинета. Сейчас эти окаменелые отпечатки он держал у себя в бильярдной.