Я случайно ввязалась в жаркую дискуссию о том, имеет ли право женщина, родившая ребёнка, избавиться от него. Все молодые бабы орали, что – имеет полное право! А я высказалась, что ненавижу тех, кто, родив, не отдал себя ребёнку до конца, не посвятил ему свою жизнь. Ой, как они на меня набросились, эти современные эмансипированные самки!

Вот они, признаки конца времён! Вот откуда ноги растут у явления, когда мы имеем общество, в котором множество асоциальных элементов, сплошная наркомания, преступность, полнейшее равнодушие ко всему, что не касается твоих собственных, личных интересов, полная духовная деградация и безответственность (перечислять ужасы современной жизни можно долго). Теперешние молодые женщины хотят свободы. Они не машины для деторождения. Они хотят вести красивую жизнь, ходить по ночным клубам, трахаться направо-налево, иметь все доступные блага.

Ну так ведь это очень просто! Не хочешь быть связанной детьми – не рожай! А родила – случайно ли, не случайно – будь добра выполнять свой материнский долг! И строй свою жизнь так, что ты ОБЯЗАНА дать своему ребёнку любви и заботы по максимуму, чтобы он стал полноценным человеком и не пополнил ряды наркоманов и убийц.

Наверное, это потому для меня больной вопрос, что при живой матери я её не имела. Меня воспитала бабушка. Мать была очень больным человеком (будучи подростком вследствие голода во время войны страдала неизлечимой болезнью) и умерла совсем молодой, когда мне было 16 лет. Бабушка «отобрала» меня у неё сразу после моего рождения, и я не могла простить своей матери, что она легко с этим согласилась и устранилась от моего воспитания. Ребёнку ведь не объяснишь всех тонкостей бытия, а мне было очень обидно, что матери не до меня, я тогда не понимала, что ей хочется тоже получить свою долю личного счастья…

Действующие лица:

Людка Мразян, рыжая крашеная стерва лет пятидесяти, негде ставить пробы

Маня, писательница

Света, почти семидесятилетняя, но пьёт и курит

Эдуард Фазанов-Глузман, человек неопределённых занятий

Полицейский.

1 действие. На сцене появляется Людка. Некоторое время стоит в задумчивости, задрав голову к небесам. Затем начинает декламировать, причем это нечто похожее на стихи.

Людка: О тараканы, тараканы!

Вы заползли в мои карманы.

Оставив в моём сердце раны.

И разбудили в нём вулканы

Вокруг меня – одни бараны.

Консенсус это иль обманы? (Чувствуется, она может продолжать в таком роде очень долго)

Выходит нетвердой походкой пьяный Эдуард.

Эдуард: Людка, эй, Людка! А я ведь тебя любил когда-то… А ты, стерва, выгнала меня зимой босого на улицу. И с тех пор я скитаюсь по земле, как Вечный Жид, и нет мне нигде покоя…

Людка: Прочь, прочь, олух ушастый! Ты весь в грязи до последнего члена. Иди ласкай свою Маню, будь она проклята.

Эдуард: Нет, подожди, на прощанье я спою тебе Dignare из кантаты Генделя Dettingen Te Deum

(Поёт)

Людка, заткнув уши, стремительно убегает на своих кривых ножках.

Появляется Маня. Она откровенно любуется собой.

Маня: Милый, уже ночь, не надо так громко петь, тебя заберут в полицию.

Эдуард: Извини, Маня, а не пошла бы ты по известному адресу? Зачем наступаешь на горло моей песне?

Маня, обидевшись: Я женщина нежная, слабая, меня всяк обидеть может… (уходит по известному адресу).

2 действие. Эдуард шатается, но не падает, а продолжает петь. Входит полицейский.

Полицейский: Вы господин Фазанов-Глузман?

Эдуард не отвечает и продолжает петь.

Полицейский: На вас поступила жалоба от гражданки Мразян, что вы хотите нанять киллера, чтобы её убить.

Эдуард перестаёт петь.

Эдуард: Господин полицейский, она не расслышала, я сказал, что ей нужен не киллер, а Миллер, ну, знаете, это самый лучший практикующий психиатр у нас в городе. Она серьёзно больна, не может пережить, что рассталась со мной. Я хотел ей помочь.

Полицейский: Я бы всё-таки порекомендовал вам больше не петь в общественном месте, вы не Филипп Киркоров, вам никогда не спеть так замечательно, как он. (Поёт: «Зайка моя, я твой зайчик…"), уходит.

3 действие. Появляется Света, тоже сильно нетрезвая. Подходит к Эдуарду и долго и задумчиво смотрит на его огромные черные глаза, до отказа заполненные еврейской скорбью, потом переводит взгляд ниже, на хиленькие ножки. Она разговаривает очень грубым хриплым от постоянного курения голосом.

Света: Эдик, болезный ты мой! Ну для кого ты тут распелся? Никто тебя не оценит, кроме меня. Правда, мне говорили, что ты трахаешь каждую движущуюся цель, а я девственница и ненавижу, когда пыхтят. Поэтому не быть нам с тобой вместе. Я люблю Зинку, ты её знаешь, ну ту, которая великая писательница, пишет – зашибись. Но она меня игнорирует… (последнее слово она не может как следует выговорить).

Эдуард: Ну вот ходят тут всякие лесбухи, потом калоши пропадают. Иди отсюда, вонючка!

Света: Допился, уже на порядочных девушек кидается, как волкодав. (С достоинством удаляется).