– Я всегда свободна! Звоните в любое время! – поддержала Евгения, услышав грусть в моем голосе, искренне улыбаясь, от души, укутав меня мягким и теплым взглядом, точно пледом в студеный вечер.

– Родни – не счесть! – не унималась я. – Ближней, дальней! И по материнской линии, и по отцовской! Большинство из них здесь, в городе. А мы с мамой вдвоем… Знаете, если вы родственникам «в тягость», то что говорить о соседях…

– Веришь, у меня по папе тоже много родственников. У него одного только пять сестер было, а сколько там всех остальных – до утра перечислять хватит. И они тоже не стремились принимать хоть какое-то участие в моей судьбе. Хотя многие из них очень хорошо устроились в жизни и при желании, точнее, при наличии родственных связей не только по бумагам, без особых усилий могли бы хоть как-то меня поддерживать. Вот возьмем одних, самых таких… устроенных – одну из теток моих с ее мужем. Мне приходилось с ними сталкиваться в Москве еще в молодости. Они жили как сыры в масле. Отец там такой важный был, «шишка», – в Министерстве работал, потом в Китае. Я точно не знаю кем, но помню его одетого по военной форме… Как она ему была к лицу! Где-то сохранилась его маленькая фотография, я найду! Так вот, у дочерей их – самые престижные университеты за плечами, отдельные квартиры, приличные должности… Но мы с ними дружны особо никогда не были. Они все меня стыдились!

Женщина закопошилась. Достав из ящика старого книжного шкафа, стоящего вдоль кровати и вплотную к ней, толстый полиэтиленовый сверток со снимками, она принялась тщательно их перебирать, вероятнее всего, отыскивая тот, о котором только что вела речь. Я молча наблюдала за ней. Я заметила, как менялось ее настроение в зависимости от того, кто запечатлен на том или ином фото. Одни она быстро отбрасывала в сторону с некоторым, как мне показалось, пренебрежением, на других задерживалась, с интересом рассматривая, будто прежде не видела или видела много-много лет назад.

– Это моя подруга Любаша и моя крестница, – снова заговорила она, протягивая мне черно-белое изображение. – Мы дружили с шестьдесят четвертого года, и ни разу у нас не было никаких столкновений, ни разу! К моему величайшему горю, она умерла, второй год вот пошел. А этот, ты меня извини, хрен моржовый – иначе его не назовешь – муж ее. Он, когда Любашу встретил, так сильно влюбился, что почти сразу сделал ей предложение и долго уговаривал выйти за него, а она ни в какую не соглашалась! А потом он со мной познакомился и начал наседать на меня: «Женя, поговори с ней, пожалуйста, убеди ее! Ты же умеешь!» – горделиво воскликнула женщина, и, заливаясь заразительным смехом, продолжила. – Мы с ним хорошо ладили, сложно было сопротивляться! И что ты думаешь? Уговорила! Я, между прочим, не одну пару поженила! Представь себе, я сваха! Сама незамужняя, на костылях, а сколько свадеб на моем счету! Вот умора!

– А почему бы и нет?! – риторически спросила я, невольно хихикая в такт своей собеседнице.

Евгения тут же приняла серьезное выражение лица и, выдержав небольшую паузу, закончила:

– Он бросил Любашу, прожив с нею сорок пять лет. Нашел себе какую-то тюремную бабу и ушел из семьи. Еще и имущество хотел прихватить с собой… Все поделить не мог дачу, машину… Эх, ладно, это теперь не существенно.

Странно, но я уверена, что на секунду у меня возникло то необъяснимое чувство, которое обычно и возникает, когда ты становишься случайным свидетелем чужого скандала, придя на праздник чуть раньше положенного часа. Растерянность? Конфуз? Все верно. Я громко вздохнула и заерзала на табурете, пытаясь собраться с мыслями и придумать новую тему для разговора, но, к счастью, меня опередили.

– Вот она, моя семья, – произнесла тетя Женя тоном, лишенным эмоционального окраса, что больше привлекло мое внимание, чем сами слова, указывая пальцем на групповой снимок, лежащий передо мной на постели. – Отец, мать. Это отцовы сестры: одна, вторая, третья и четвертая. Пятой на фото нет, она была сама по себе.

После, немного помешкав, она дала волю эмоциям и добавила с нескрываемой неприязнью:

– А с ее дочерью мы не общаемся уже лет десять. Она как-то ко мне приезжала, а на тот момент у меня гостила сестра с внуком, и мне пришлось поселить ее в пристройке – на балкончике. А куда я должна была ее деть? И она обиделась, что я ее «плохо приняла». Лентяйка, кстати, неимоверная! Моя сестра после онкологической операции ползала по квартире на четвереньках – полы мыла, а та даже веником в середине комнаты не помахала.

– Яркая пара – ваши родители. Отец – весьма интересный мужчина, мать – очень видная женщина, – отметила я, пристально, точно зачарованная, вглядываясь в фотографию и пропустив мимо ушей половину того, что давеча было сказано.

– Ну, проститутка хорошая, – резануло мне по ушам. И хотя я четко расслышала кинутую в качестве «уточнения» реплику, я сначала им не поверила, решив, что мне все же послышалось, но когда я подняла глаза на ее отправителя, сомнения в «исправности» моего органа слуха развеялись. Сложно как-то однозначно растолковать гримасу женщины, и я не буду за это браться. И уж не мне судить, кто прав и что правильно. Но такая откровенность шокировала, и отреагировать на нее хоть каким-нибудь образом я не смогла.

– Она работала бухгалтером. И в довоенные годы, и после войны, – как ни в чем не бывало продолжала Евгения. – Отец, как я уже говорила, работал на шахте. На фронте он лишился ноги и домой к нам не вернулся. Благодаря его младшей сестре, которой нет на фотографии! Я позже все поясню. Кстати, меня назвали Женей в честь вот этой тетки, второй, а она, в свою очередь, была замужем за дядей Федей – той самой московской «шишкой». Каким он скрягой был, таких свет не видывал! Да бог с ним! Так вот, меня привезли на лечение, а потом по настоянию вот этой… Знаешь, язык не поворачивается ее сейчас матерью называть! Как вспоминаю о ней, мне становится дурно! – громкий выдох, минута молчания. – Прислала письмо на главврача, которое мне передали спустя пять лет после того, как меня вывезли в Сибирь, в Тюменскую область… Ты можешь себе представить, в таком состоянии? Со всеми причиндалами: с кроваткой гипсовой, с шиной, корсетом и со всей амуницией! В Сибирь, в детский дом! А я тогда еще вообще не ходила. Я там пошла! Сама! Там некому было нами заниматься, никто не был заинтересован! Я помню медсестер… Они вечеринки в конторе до утра устраивали с парнями и на этих вечеринках нагишом танцевали на столе… Представь, в каких условиях мы жили! Кому нужны дети? Всякие были! И ходячие, и лежачие, и со свищами… А лечить чем? Кроме мазей, ничего! Перевязки – единственное лечение, которое мы получали, и от всего сразу. Процент смертности зашкаливал. Я видела много детских смертей… С таким медицинским обслуживанием там выживали действительно здоровые… Ой, а вши! У всех поголовно детей были вши! Хотя мы мылись, нас на санях возили в баню! А боролись мы с ними как? Вычесыванием! Керосин нам никто не давал! Мы клали перед собой подушки, брали гребешки, перемотанные нитками, и каждый вечер вычесывали. Вся подушка была ими усеяна! Кошмар! Я во время войны вшей не знала! Ладно уж мы! Но Люся у нас была… Ее кровать стояла рядом с моей. У девочки после кори началось сильнейшее осложнение. Она просто не могла двигаться! Все тело застывшее. Только голова чуть-чуть поворачивалась. Ноги в коленях не разгибались – всегда в сидячем положении. Одна рука вообще не шевелилась – ровно висела вдоль туловища, а вторая, согнутая в локте, едва поднималась до рта. И у нее были красивые волосы, длинные, густые, пепельного цвета. Локон в локон! Как ей расчесываться? Я просыпалась по ночам от ее плача. Они ее грызли. Таня, у нее уши обгрызены были! И никто не обращал на это внимание. А этот детский дом считался санаторного типа!

Могла ли я представить? Да! Могла ли я прочувствовать? Нет! Несмотря на всю мою сентиментальность и проникновенность. Рассказ событий из реальной биографии порой звучал так чудовищно и где-то даже иррационально, что казался каким-то фантастическим, – его было трудно воспринимать, потому что трудно уверовать. Разумеется, это не означает, что я оставалась абсолютно равнодушной ко всему, что так скрупулезно записывал мой диктофон, но какие бы красочные картинки ни рисовало мое воображение, я имела, по ощущениям, всегда одностороннее отношение к столь диковинным фактам из чьей-то жизни – было грустно, как от некоей печальной истории, произошедшей где-то.