Потом – короткая беседа с особистом бригады. Майор госбезопасности скользнул по мне невидящим, безразличным взглядом, и только попросил надеть на указательный палец что-то вроде наперстка с выходящим из него тонким проводком. Потом задал мне несколько вопросов, посмотрел на человека, что сидел рядом с ним с небольшим ящичком, тот кивнул… И все – я свободен: секретарь внес мои данные в большой гроссбух, и попросил пройти дальше, получить оружие и назначение. А вот человека, который был в очереди сразу передо мной, отвели в отдельную комнату. Не знаю, что с ним стало, но больше мы его уже не видели.

Бригада встала у нас на двенадцать часов, как раз до следующей темноты. Их механики тут же полезли в моторы, а генерал-майор Бережной собрал всех освобожденных из плена командиров. Разговор был недолгим. Наша задача – держать станцию и небольшое предмостное укрепление на правом берегу Днепра. В тылах у немцев практически пусто, так что серьезными силами они нас атаковать не смогут. Командир нашего сводного отряда, капитан Железнов, получил от генерала рацию, по которой, в крайнем случае, можно было вызвать авиационную поддержку. О нашей авиации, которая буквально две недели назад внезапно начала свирепствовать в небе над Южным фронтом, мы знали из рассказов конвоиров. Именно от этих ударов с воздуха немцы и прикрыли станцию живым щитом из пленных. Теперь они пожалеют об этом. Чтобы еще раз не попасть в немецкий ад, каждый из наших бойцов будет драться насмерть.

Оберста Ределя повесили в полдень. За водокачкой, где были сложены покрытые ледяной коркой обнаженные тела наших товарищей, умерших от голода и болезней, расстрелянных, повешенных, насмерть забитых охраной, под водяной трубой уже стоял один из немецких грузовиков с откинутыми бортами. К трубе была привязана веревка с петлей, болтающейся над кузовом. Там же, в кузове, стояли связанный оберст Рудель и два сержанта-осназовца.

Там собрали не только нас, бывших пленных с оружием в руках (причем с трофейным). Были там и те немногочисленные «счастливцы» из числа немцев, попавших к нам в плен, а также их врачи, персонал армейского госпиталя и санитарного поезда, что застрял на станции в момент нападения, механики одного из дивизионных рембатов, внезапно захваченные передовым отрядом по дороге, ну и еще те из гарнизона станции и выгружавшихся на ней частей, что в момент нападения умудрились хорошо спрятаться и были обнаружены лишь потом, когда накал боя спал.

Майор госбезопасности зачитал приговор (сначала на русском, потом на немецком):

– За военные преступления, совершенные в отношении советских граждан, массовые убийства и пытки, военным трибуналом к смертной казни через повешенье приговаривается полковник германской армии Отто Хайнрих Редель… – майор ГБ махнул рукой. – Повесить его за шею, и пусть висит так, пока не умрет!

Когда переводчик дочитал немецкий текст, два здоровенных сержанта, которых все почему-то звали «унтерами», подтащили связанного и извивающегося червяком немецкого полковника к петле. Грузовик тронулся – и вскоре «жирный боров», как называли его наши товарищи, бессильно задергал в воздухе ногами.

Когда конвульсии прекратились, особист бригады ОСНАЗА продолжил свою речь:

– Товарищи, за тех, кого мы не сумели спасти, мы отомстим. Мне даже страшно подумать, что будет, когда наша армия войдет в Германию. Каждый советский солдат должен помнить – как минимум за него отомстят. Каждый немец должен знать – сражаясь на стороне гитлеровской своры, он только увеличивает счет, который будет предъявлен немцам после войны. Как сказал их Бисмарк – русские всегда взыскивают свои долги. Все, товарищи, разойдись!

Генерал-майор Бережной, который вместе со своими комбатами стоял недалеко от нас, заметил кому-то:

– Хорошо, но мало. Теперь так же Гиммлера с Герингом – и порядок…

Командиры засмеялись и продолжили разговор о чем-то своем, мне непонятном. Я отвернулся, чтоб не подумали, что подслушиваю. Вечером бригада уйдет дальше, а мы останемся в круговой обороне. Но мы не одни, мы не брошены и не забыты. У нас есть рация, по которой можно вызвать на подмогу авиацию, а днем транспортными геликоптерами в Крым были отправлены все, кто не могут держать в руках оружие. У нас много трофейного оружия и боеприпасов – даже больше, чем бойцов, которые это оружие могут держать. А еще бригада скинула на нас всех пленных, кроме танкового рембата. Как сказал командир танкового батальона, майор Деревянко, «нам они нужнее».

В общем, я думаю, что мы продержимся и дождемся, когда сюда придет фронт. Наверное, как было и во время войны с Наполеоном – настало время гнать их туда, откуда они пришли.

Воет метель, мерно рычат дизеля. Бригада идет на север по степям Таврии, все дальше удаляясь от Крыма. Впереди – крупный железнодорожный узел и промышленный центр Запорожье. Из-за метели пришлось оставить вертолетную группу в Каховке, хотя их мобильное БАО идет с нами. Когда все это кончится, они, уже заправленные и обслуженные, смогут или вернуться в Крым, или нагнать нас в любой точке маршрута. А вот колонну автомобилей и тягачей по вражеским тылам в одиночку не пустишь.

Так и идем, пробиваясь сквозь снежные заряды. Час назад мы разгромили станцию Федоровка. Передовая группа в составе роты танков КВ-1 и роты морской пехоты на трофейных полугусеничниках выскочила на нее глубокой ночью. Немцы не ждали, что мы будем двигаться ночью, да еще и в такую погоду, и банально спали. Короткий бой с гарнизоном больше напоминал резню. Да и что там за гарнизон – немецкие нестроевые тыловики и полицаи. Ребята порезвились там на совесть – заминировали и взорвали стрелки, вывели из строя маневровый и два линейных паровоза, уничтожили водокачку, полили маслом и подожгли кучи угля. На станции были обнаружены четыре теплушки с уже знакомыми буквами «RUS». Но внутри бойцы нашли только трупы. В трех вагонах военнопленные, в четвертом дети – похоже, что детский дом. Одно дело читать о таком в книгах, и совсем другое – видеть воочию. Если завтра товарищ Сталин прикажет спалить в термоядерной геенне, к примеру, Берлин, то скорбь моя дольше тридцати секунд не продлится. Да, наверное, так думали и наши бойцы, когда шли к Берлину. А потом, кормили немецких детишек из своих полевых кухонь. А пока мы идем на север, уничтожая все немецкое, что встречается на нашем пути. Если бы тот немецкий полевой госпиталь попался нам сегодня, то не знаю, сумел бы я удержаться от соблазна или нет…