На улице, возле арки, его уже ждал тонированный Киа Рио, моргая оранжевыми поворотниками. Сбежав по каменным ступеням и вылетев из парадной, Ким буквально запрыгнул в машину. Водитель резко тронулся – колёса харкнули пастельно-бурой кашей, оголив асфальт.

Часы показывали половину второго ночи.

– И кто это? – Ким стоял посреди комнаты в коммунальной квартире, которую Геворг превратил в свою мастерскую. Белые стены с остатками былой роскоши – лепными плинтусами – были увешаны всевозможными работами: портретами неизвестных людей, знакомыми пейзажами панельных гряд. Холодный густой воздух, что проникал из приоткрытого окна, немного разбавлял запах масляных красок и растворителей.

Под потолком висел крохотный квадратик холста: в полутьме мягкие акварельные контуры складывались в профиль девушки с белым каре, ярко-алыми губами и тонким, словно у фарфоровой куклы, носом. У неё были черты… Нет, не богини. Черты богинь резкие и острые, выхолощенные и тонкие, слишком обезображенные инцестом. Незнакомка же была по-настоящему красива – столь красива, что Ким вот уже несколько минут смотрел в её серые глаза, что высокомерно взирали на него с высоты.

– Это? – Геворг, наконец, перестал рыться в шкафу и достал оттуда целлофановый свёрток.

В чёрном рабочем халате и черной шапочке бини, с никогда не проходящей щетиной, он был похож на молодого Жана Рено – «профессионала», перенесшегося из далёкого Нью-Йорка в мрачный Петербург. – Это изрыгнул из себя Глеб. Отвратительная пошлость, но люди покупают. Только не говори, что тебе нравится.

Высокий, почти в полтора раза выше Кима, Геворг походил не на человека, а, скорее, на сложного биоробота, который работал исключительно на этаноле. Вопрос «пьян ли Геворг» был столь же бессмысленным, как и вопрос «идёт ли в Питере дождь?» – Геворг был пьян постоянно, менялась лишь степень его алкогольного опьянения. Однако, к чести художника, он презирал наркотики в любом их проявлении, считая вещества атрибутом не петербуржцев, но, цитата: «понаехавших чумных объебосов».

Сходства с андроидом ему придавал и тембр голоса – вечно монотонный, выражение лица – которое никогда не пятнало себя проявлением хоть каких-либо эмоций и феноменальная выносливость. Геворг мог часами писать картины, не меняя положения тела и практически не моргая. К тому же, он работал по ночам – что вовсе шло в разрез со всеми законами логики и здравого смысла. Именно поэтому художник назначил Киму встречу в столь поздний час.

– Да нет, на самой картине. Что это за девушка?

– А, – Геворг вместе со свёртком подошёл к Киму и встал рядом, уставившись на портрет. – Натурщица какая-то. Глебова знакомая. Хотела прийти на показ в Академию в эту субботу. Хочешь, тоже приходи.

– Хочу.

– Ох, Ким. Если бы ты всю ту энергию, что тратишь на еблю, направлял бы на творчество, ты давно бы выставлялся в каком-нибудь «Помпиду».

– Ты прекрасно знаешь, что художник из меня посредственный – дерьмовый, если точнее, – ответил Ким. – Поэтому вместо того, чтобы портить холсты и страдать от собственной бездарности, я лучше буду заниматься тем, что умею хорошо и от чего получаю удовольствие – трахаться.

Пожав плечами, Геворг передал Киму свёрток.

– Денег хватило?

– Ага, – сказал художник.

Ким распотрошил синтетический кокон – рука коснулась холодного металла. В тёмной утробе лежали три тюбика цинковых белил и пара банок цветной гуаши. Геворг мог достать качественные краски раза в два дешевле, чем в художественных магазинах – это была ещё одна его суперспособность.

– Зачем тебе столько гуаши?

– Для вебкам-шоу. Модель…

– Ох, – Геворг перебил его тяжёлым вздохом – Киму даже показалось, что он уловил печальную нотку, что вырвалась из его лёгких. – Ещё и краски тратишь на всякую ебанину.

– Как и большинство современных художников, – парировал Ким.

– Кстати о бездарностях, – вспомнил Геворг. – Через пару недель мы устраиваем выставку. Будешь участвовать?

– А как же все эти ограничения ковидные?

– Да срать на них, – меланхолично ответил художник. – Если придут менты – вообще супер.

– Почему?

– Ну сам подумай – рисуешь ты какую-то никому не нужную срань. И тут вдруг приходят боевые колдуны – взмахивают чёрной волшебной палочкой, бьют тебя ею по хребтине и бац: ты уже не посредственный рисовака, а прогрессивный творец в авангарде остросоциального искусства, преследуемый системой.

– Не хочется как-то по хребтине…

– Ну а как иначе. «Никакого секрета здесь нет».

– Не знаю, – после паузы промямлил Ким. – Я всё никак не могу дописать портрет.

На самом деле, Ким не особо боялся полицейских: даже на митингах звенья хищников с мёртвенно-чёрными забралами по какой-то невиданной причине огибали его стороной. Причина сомнений была в другом.

Ремесленник от мира живописи – дизайнер с факультета СПБГУ – он всегда чувствовал себя лишним в этой богемной тусовке: среди андерграундных художников, многие из которых закончили престижные Академии, стажировались в Европе, выставлялись в галереях.