В прихожей никого не было. А я не так уж долго собиралась, между прочим! Минут десять. Или пятнадцать. Или… Положила сумки на пуфик, обулась и вышла на улицу.

Отец с Пашкой крутились около машины, ведя о чем-то серьезные беседы.

— А дом кто будет закрывать? — поинтересовалась я, выглядывая из-за калитки.

— Ключи лежат в прихожей, — ответил отец. — Замкни сама и приди к нам.

— Прояви свою сообразительность, кок! — не постеснялся заметить Пашка. Я грозно посмотрела на него, повторяя себе: «Только без молний в глазах». Душа — она такая… Может и в глазах отразиться. — Наш корабль вот-вот отчалит.

— Пожалуйста, — не вытерпела я. — Уезжайте. А я останусь на необитаемом острове и буду варить кашу сама себе. И плакать.

Кажется, Пашка все же смутился:

— Почему же плакать?

— Тосковать, — ответила честно. — Из-за одиночества. Ждите, в общем, тут.

И скрылась за воротами, пока они не продолжили свои странные ролевые игры.

Ключ в прихожей и правда лежал — на одной из полок гардеробной. Ну и кто так складывает ключи?.. Их же стащить с этого видного места — дело трех секунд. Я, правда, заметила ключи только после того, как меня в них ткнули носом, и все-таки… Кому надо, тот найдет быстрее.

А я не знала, надо ли мне все это или нет.

Несмотря на беззаботность, с которой общались отец и Пашка, и мои попытки изобразить нечто похожее, наши с отцом мысли занимал куда более важный вопрос.

«Примет ли?..»

Должна. Хотя бы ради сына.

Ключ все же оказался в моих цепких лапках. Чтобы случайно не уронить его под шкаф, а я такое могу, я крепко сжала кулак, чувствуя прикосновение ребристой поверхности к коже. Не спала… Вновь повесила на себя сумки и вышла из дома.

Два оборота — и дом опустел.

Когда же он вновь наполнится голосами? И наполнится ли?..

Кто будет заботиться о цветах? Их у тети так много… А соседей, что придут, чтобы поухаживать за цветами, нет. Тетя попросту не успела бы никого предупредить.

А о тете? Кто будет заботиться о ней? И будет ли она тосковать — из-за одиночества?..

Когда я вернулась к отцу и братцу, они уже сидели в машине. Все самой, все самой… Открыла багажник — благо, машина у отца была хорошая, а поэтому багажник открывался легко, кинула в него объемную сумку. А потом распахнула заднюю дверь и заглянула внутрь.

— О, Яна! Ты со мной? — воскликнул Пашка. Все как нужно: детское сидение с ремнями… Вот только откуда оно у нас? Впрочем, мало ли, что поменялось в машине, за те полгода, что я на ней не ездила.

— А с кем же ещё…

— С дядей Лешей….

— Дядя Леша справится как-нибудь сам, — заметила, забираясь внутрь. — Пусть по компасу ориентируется. А мы посидим с тобой.

— Не забудь пристегнуться, — произнес отец с переднего сидения.

Я потянулась к ремню — на этот раз села так, что он оказался справа, хотя обычно я предпочитаю сидеть на левом сидении, — и заметила:

— Точно. А я уже и отвыкла. В автобусах ведь нет ремней.

Отец посмотрел на меня через зеркало заднего вида — я встретилась взглядом с отражением его глаз и отвернулась. И не хотела я ни на что намекать… Ну, может, только если совсем немного. Да и что на правду обижаться? Я в автобусах по несколько раз в неделю езжу, а в машине не сидела уже с зимы. То есть, в отцовской машине. Помнится, несколько дней назад один приятель моего беломагического врага любезно согласился подбросить одну дуру с букетом иван-чая.

На мгновение показалось, что все это было невероятно давно.

И мы поехали домой, почти ни о чем не разговаривая. Включили радио: по нему крутили популярные песни, многие из которых я слышала впервые. Пашка раза три восхитился окружающими пейзажами. Ведь и правда было, чем восхититься. Луга кипариса, засеянные злаковыми культурами поля, леса, пригородные дачи — и мы прибыли в город.

А уже там — наш дом высоко над землей. Как Пашка радовался езде в лифте — надо было видеть. Это и понятно. Пашка катался на лифте даже реже, чем я на машине.

Мы вошли в квартиру, и отец кивнул мне, мол, отвлеки ребенка, пока я немного… приберусь.

А я, елка-Янка, нагромождённая сумками — Пашка, скромный мальчик, мне и свою скинул — кивнула в ответ. И мы пошли. Я — медленно, а Пашка — подпрыгивая.

Чем отвлечь ребенка, что целое утро твердил про то, как хочет увидеть Хомячидзе-а-его-правда-так-зовут-Яны?

Когда мы попали в коридор с клеткой и Пашка, пища от восторга, побежал смотреть хомячка, я непроизвольно взглянула направо. На кухне было тихо. Домовой притаился. И не потому, что в доме появился маленький ребенок — черномагическая книжка клялась, что детей домовые любят. Домовой испугался отца. Он его всегда боится и молчит, хотя о проживании домового отец прекрасно осведомлен.