– Никак. Говорит – времени нет, к экзаменам надо готовиться.

– Пиздит она все. Ты ей просто не нравишься. А вообще, на хуй она тебе упала – малая эта? Подкололся бы лучше к Черняковой с десятого. Эта, хоть и отличница, а ебется – не надо баловаться. И со старыми пацанами, и с мужиками из общаги. Йоган говорил – она и ему дала.

– Он тебе много чего скажет. Ты свечку над ними держал? Не держал. Так что…

– Ну, не знаю. А вообще, все бабы – бляди. Они нужны только для того, чтоб их ебать. Правда, Батон?

– Правда. Если б ты, Бурый, на зоне был, то Василенко б не стала ломаться.

– Зона тут ни при чем.

– При чем. Кто с пацанов на зоне был, бабы их уважают.

– Ну а сам ты как – скоро на зону собираешься? – подкалывает его Крюк.

– А зачем мне на зону?

– Как «зачем»? Придешь – бабы сами на тебя будут лезть, никого крутить не надо будет.

Батон делает тупую рожу. Мы с Крюком ржем, потом Крюк говорит:

– Ну, зона не зона, а армия мне уже в том году светит, если не откручусь. Ты, Бурый, с какого года? С семьдесят второго?

– Ага.

– А мы с Йоганом с семьдесят первого. Ему хоть отсрочка будет, пока в хабзе учится, а мне скоро начнут мозги ебать.

– Что ты переживаешь? Сейчас в армию никто не ходит, одни только лохи. Так что не сцы, открутишься.

– Ну, может, и откручусь. Ладно, Батон, наливай, раз такое дело.

Батон разливает, выпиваем.

– Слушайте анекдот, – говорит Крюк. – Пришел Горбачев на Красную площадь, видит – там на часах висит рахит, за стрелки держится. И он, типа, спрашивает: «Что это ты там делаешь?» А рахит ему говорит: «Я машину придумал – как стрелки назад откручу, кого хошь могу помолодить». Горбатый спрашивает: «И меня?» – «Ну, и тебя могу». – «Тогда сделай, чтоб мне было двадцать пять лет». Рахит берет стрелки – и давай крутить назад. Горбатому уже тридцать, потом двадцать, потом он уже вообще малый. Горбатый орет: «Что ты делаешь?!» А рахит говорит: «Щас надо, чтобы твоя матка аборт сделала».

Крюк хохочет больше всех, я улыбаюсь, а Батон смотрит на нас и моргает: до него доходит, как до утки, на седьмые сутки.

Допиваем второй пузырь. Мне вообще хорошо. Жалко только, что самогонки больше нет. Я смотрю на Батона и давлю лыбу, он тоже лыбится.

– Классно бухнули, да? – спрашивает Крюк.

– Ага.

– Пацаны, вы… это… Может, домой пойдете, а? – говорит Батон. – А то мамаша скоро придет, будет пиздеть.

Мы с Крюком выходим. Он идет к себе на Горки, а я – к продовольственному. Домой не спешу – надо протрезветь, а то родоки будут ныть, что пьяный.

Около продовольственного – колонка. Я жму на рычаг, сую башку под кран.

Коля-алкаш смотрит на меня и лахает:

– Что, пацан, протрезветь хочешь? Пустое дело, ни хера ты не протрезвеешь.

Можно дать ему по рылу, чтоб много не брал на себя, но я сегодня добрый, – пусть живет.

На остановке под навесом сидят Куля с Зеней – старые пацаны. Они лахают, что я бухой, машут мне руками. Я машу в ответ.

Подхожу к подъезду. На скамейке у качелей – старухи-сплетницы. Эти сейчас растрындят всему дому, что пацан Буровых шел пьяный. Но мне это – до жопы.

На лестнице – крики: мои родоки ругаются. И хорошо – меньше будет вони на меня. Открываю дверь ключом, захожу.

Батька с мамашей грызутся на кухне.

– Ну сколько можно пить? Ты что, в командировку ездишь только для того, чтобы набраться? – орет мамаша.

– А что? Выпить на обратном пути – святое дело. Домой все-таки едем.

На столе – палка мокрой колбасы в целлофане и пакет шоколадных конфет: «Красная шапочка», «Мишка на севере» и «Грильяж». Батька каждый раз привозит из Минска такие конфеты и колбасу.

– Посмотри на сына. По твоим стопам пошел, – мамаша показывает на меня. Я дебильно улыбаюсь. – А ты не уходи, послушай. Что ты себе думаешь? Последний год в школе остался, потом поступать куда-то надо. А куда ты с такими оценками поступишь? Учился же хорошо до девятого класса, в восьмом все экзамены сдал на пятерки, а в девятом – одни трояки. Ты хоть сам задумываешься когда-нибудь, что дальше, куда идти после школы?

– Никуда.

Батька молча лыбится.

Я захожу в туалет посцать, потом раздеваюсь и ложусь. Мамаша с батькой все еще ругаются. Я вырубаюсь.

Классная грозилась не взять меня в Ленинград за поведение, но как пришлось – взяла. Куда она денется?

Автобус нам дал ремзавод – типа, шефы. Батька Коноплевой – водила на этом автобусе, он и добазарился. Еще едет второй водила – пузатый Гриша, потом – Лариска, учиха по географии и подруга классной, и мамаша Колосовой – эта в родительском комитете, и вообще деловая.

Отъезжаем от школы в пять вечера – ночь потрясемся, а утром будем на месте.