Мир стремительно нёсся перед глазами. Я увидел целый ряд спин. Шатуны, крикун, ещё какие-то… Они ровным строем напирали на моих.

Рука крепче сжала топор. Я сделал знакомое усилие, лезвие засветилось, и с него сорвался фиолетовый полумесяц.

Он летел и рос одновременно. И одним махом ударил по полутора десяткам спин.

Я ещё заметил, как спины дрогнули, но что с ними случилось дальше — не могу увидеть.

Я рухнул на пол и просто выключился, как телевизор, который выдернули из розетки.

Глава 30

Сознание возвращалось частично.

А может, это не сознание возвращалось, а мир, улетевший от меня прочь, возвращался. Кусочками.

Сначала — звуки.

Плач, стоны, тихие глухие переговоры — ни слова не разобрать.

Потом — запахи. Гниение, кровь…

Где это я читал, что у крови нет запаха? В «Сумерках»? Кажется, да. Не горжусь тем, что читал эту муть, просто пытался тогда дружить с одной девчонкой, которая фанатела, и надо было быть в теме. Ну да, там кто-то ляпнул такую дурость.

Стефани Майер, наверное, ни разу не довелось прийти в себя на плоту посреди океана крови, в котором плавают трупы. Тогда она бы не стала писать таких глупостей. Кровь — пахнет, да ещё как.

Она пахнет кровью.

И чтобы ощутить этот запах, не нужно быть вампиром.

…из чего я могу заключить, что ко мне вернулась память и способность рассуждать.

Значит, пора открыть глаза.

* * *

Я лежал на столе.

Как будто бы всё случившееся было кошмарным сном. Я просто лежал вместе с Алеф и смотрел в потолок, вот и всё.

Если бы не боль, пронизывающая всё тело, каждую его клетку.

— Очнулся, — констатировал чей-то голос. — Руки-ноги шевелятся? Может, ты тут уже сам?

Я повёл глазами и увидел… Потребовалось время, чтобы нащупать в памяти имя.

— Гайто…

— Угадал, — сухо, без улыбки ответил Гайто. — Сам справишься.

Справлюсь с чем?..

В руке Гайто держал пригоршню игл. Отойдя от стола, он высыпал их на пол и пошёл куда-то дальше. Я приподнял голову. Содрогнулся.

Я сам сейчас походил на ежа, моё тело было усеяно иглами. Но руки шевелились. И я, дотянувшись до ближайшей иглы, выдернул её. Легко, без напряга. Это ж не рыболовный крючок.

— Любит, не любит, — пробормотал я, дёргая иголки.

Потом захихикал, как дебил, не в силах сдержаться. Это был какой-то идиотизм — лежать и выдирать из собственной плоти иголки.

Гайто остановился перед бесформенным комком слизи на полу. Я вспомнил, что именно на это место упал Скрам — с чего всё и началось. И теперь там стоял Гайто, глядя себе под ноги, и молчал.

И вдруг к нему кто-то подошёл. Я моргнул — фокусировка то и дело сбивалась. Потом моргнул ещё раз, не веря глазам.

Это был толстяк.

Он тоже встал возле того, что некогда было Скрамом, и сказал дрожащим тенорком:

— Я не знал… Я не думал!

— Ты это сделал, — сказал Гайто бесцветным голосом.

— Я…

— Ты. Это. Сделал.

Каким-то образом сейчас «это» в устах Гайто сделалось гораздо шире. Оно означало не одного Скрама, а весь тот кошмар, что творился вокруг.

Толстяк заткнулся, втянул голову в плечи.

— И теперь ты жив, ты даже не ранен, — продолжал Гайто. — А он — мёртв. Почему так случилось? Где справедливость? Ты можешь мне рассказать?

— Гайто! — раздался предостерегающий окрик, и в «кадр» вошла прихрамывающая Лин. — Не надо.

— Я ведь ничего не делаю, Лин, — отозвался, не оборачиваясь, Гайто. — Просто спрашиваю. Интересуюсь, почему этот шмат обоссанного сала стоит тут, целый и невредимый, а мой друг превратился вот в это!

Гайто пнул кучу, лежащую перед ним, и от неё отделился кусок. Кусок пролетел метр и попал на штанину толстяка. Толстяк отшатнулся.

— Страшно? — спросил Гайто. — Мерзко, да? Брезгуешь? Я бы на твоём месте не брезговал. Этот человек меня дважды вытаскивал с того света. Хотя мог просто забить, и ему ничего бы за это не было. Во второй раз мне было так хреново, что я умолял его бросить меня, я хотел сдохнуть, хотел, чтобы меня прикончили сирины. А он — молча меня вынес. И потом был рядом до тех пор, пока я не оклемался. Я был ему должен, и мы оба надеялись, что этот долг мне никогда не придётся отдать. А теперь что? Кому я должен теперь? Может быть, тебе, мразь?

— Гайто, — твёрдо сказала Лин. — Если ты его доведёшь, он на тебя бросится. Ты соображаешь, что будет? Это будет… Всё.

— А тебе не похрен? — Гайто, наконец, к ней повернулся, и я увидел ту половину его лица, которой не видел до сих пор. Её практически не было. Сквозь дыру в щеке я видел зубы. Вместо глаза зияло кровоточащее отверстие. — Посмотри на меня и скажи, что тебе не плевать? Сколько ещё раз ты готова собирать себя по кускам и прыгать на циркулярку? Извини, Лин, я не знаю твоего лимита. К своему я, кажется, уже подошёл. Мне не стыдно, знаешь ли. Может быть у девчонок это, типа, более естественно. В смысле, вам же по природе свойственно принимать внутрь себя посторонние предметы. Боль, всякое такое. А я вот не люблю, когда в мою плоть вонзается что-то. Не люблю, когда меня раздирают на части. Я не люблю боль. А здесь нет ничего, кроме боли.