– Значит, вы огорошили Гарбузова рассказом о том, что он, быть может, и не бессмертен вовсе. И это, возможно, стало толчком для его суицида.

– Поверьте! Я был очень аккуратен в выражениях! Поверьте! Но как я мог ему не сказать? Обмануть?! Мы же друзья!

Мы дошли до моста и по сигналу светофора перешли проезжую часть набережной на более людную сторону. Стал виден стоящий на Васильевском спуске, на фоне храма Василия Блаженного, еще один монументальный памятник трем вождям. Здесь гранитные Ленин, Сталин и Молотов сидели за круглым каменным столом и что-то обсуждали.

– Наверное, – вопросил я, – у вас там, в Удельной, все силы сейчас брошены на то, чтобы у вождей наших все с бессмертием оказалось тип-топ?

– Ох. Я и так вам слишком много рассказал. Я надеюсь, вы благородный человек – вы производите впечатление благородного! – и не станете меня сдавать за мою болтовню.

Мы поднялись обратно к гостинице и пошли вдоль ее фасада, выходящего на реку.

– Не уезжайте никуда из города, – сказал я биологу. – Вас должны будут формально допросить. И, я думаю, на официальном допросе вы выдавать секретные сведения нашим сотрудникам не станете. В ваших же интересах.

Мимо на малой скорости проехала черная «Волга» с буквами в номере «МОС». Где-то я ее уже недавно видел. «МОС» означало правительственная – или спецслужбистская. Мы дошли до нужного Станюковичу крыла гостиницы.

– Я выкурю еще сигаретку, – сказал он. – Вы ведь не курите, я понял по запаху.

– Давайте. – Мы пожали друг другу руки. Мне понравился этот мужик – хоть он и оказался фактически убийцей своего друга Гарбузова.

Я дошел до моей одиннадцатой модели, сел. И ясно увидел через лобовое стекло сцену – хотя она происходила очень, очень быстро. К Станюковичу подкатила черная «волжанка» – по-моему, та самая, с номером «МОС», из нее выскочили сразу трое спортивного склада молодых людей в костюмчиках, схватили ученого под руки и быстро забросили внутрь своего лимузина – ион умчался по пандусу на высоченной скорости.

Я тоже поехал – в сторону управления.

В своем кабинете я написал рапорт о расследовании (само)убийства Гарбузова. Разумеется, я умолчал о тех тайнах, что поведал мне Станюкович. Но написал, что считаю обязательным формально допросить его, – может, благодаря этому нам удастся вытащить его из лап КГБ?

Потом я оставил у Коробкина на столе – его где-то носило – сегодняшний «Советский спорт».

Затем взял у начальника отдела ключ от сейфа и достал оттуда свой Макаров и две обоймы. Положил пистолет в дипломат и отправился домой, на улицу Вешняковскую.

Как приехал, позвонил своему сыночку домой – его не оказалось, наверное, гоняет в футбол.

Набрал номер бывшей жены – она работала и выглядела страшно занятой.

– Постой, что ты хотел?

– Да так, ничего, просто проболтать.

А тот самый звонок раздался в дверь квартиры только в половине восьмого вечера.

Я глянул в глазок – многие, включая бывшую супругу, смеялись, что я его поставил, – а все-таки в итоге пригодилось.

На пороге, как я увидел в мутное стеклышко, стояли два подтянутых молодых человека в галстучках. Точь-в-точь как те, что арестовывали Станюковича. А может, те самые.

КГБ явно не собиралось, чтобы сведения о «неполноценном бессмертии» распространились от болтуна Станюковича дальше.

Я сжал рукоять Макарова.

Мне тоже совершенно не хотелось попадать им в лапы, во внутреннюю тюрьму на площади Дзержинского, дом два.

Поэтому я приготовился к своему последнему бою. Я собирался дорого отдать свою жизнь.

На семидесятипятилетие мне подарили бинокль. Чудный, с цейсовскими стеклами.

И еще я решил переехать в самый центр города. Мне давно хотелось пожить где-нибудь на Невском, чтобы бурление города начиналось сразу за моим парадным и за фасадным окном квартиры. Напоследок пришла пора выполнить свое желание, себя порадовать.

Чем приятен наступивший капитализм, так это тем, что исполнить можно практически любую прихоть – были бы только деньги. А деньжата у меня водились – все-таки не зря я жизнь свою прожил. Кой-чего накопил, слава богу. На пенсии мог существовать как рантье – самый ненавистный Ленину класс.

В итоге я попросил сына, который управлял моим имуществом, и он снял мне на длительный срок, до лета, квартирку в центре Питера, дачу же мою в Репино на это время сдал – я еще и в выигрыше остался. Сын поселил меня на углу Невского и Марата, в квартире с высокими потолками и окнами, мраморными подоконниками. Жилье мне очень понравилось. Это не барак, в котором я вырос в Колпино, и не моя первая хрущевка, которую мы с Людмилой получили в шестидесятых на Новоизмайловском проспекте. Да и в Америке, в кондоминиумах в Хьюстоне, где я работал, и в Лос-Анджелесе, где преподавал, потолки были низенькие, комнаты тесные, покрытые ненавистным ковролином, от которого у меня аллергия. Но тут – квартира мечты. Стены в три или четыре кирпича, широченные подоконники. Громадные окна вышиной в два с половиной метра. Никаких шумов от соседей, только равномерный гул с проспекта.