– Мягкая лапка счастья…

Первый февральский день выдался на редкость… дождливым. Еще вчера на Москву нежданно-негаданно обрушился снегопад, засыпавший город толстым слоем пушистого снега, а сегодня с самого утра зарядил дождь, нет, пожалуй, самый настоящий ливень. Начавшись рано утром, он уже к восьми часам смыл весь снег, а теперь лил с такой силой, что в двух шагах ничего не было видно. Еще вчера детвора барахталась в снегу, а сейчас в некоторых местах вода с мостовых выплескивалась на тротуар.

Алексей Подпружный, народный артист, любимец публики, брился в своей роскошной ванной комнате. Затеянный им недавний ремонт совершенно преобразил квартиру. Приглашенный модный дизайнер превратил старую коммуналку в центре города в настоящий шедевр. Друзья были в восхищении, сам же он остался равнодушным, а в глубине души даже разочарованным: здесь он вырос, помнил склоки бывших соседей по квартире, правда, теперь они казались ему наивными и милыми, помнил, как учился кататься на велосипеде по длинному коридору, вечную очередь в туалет, многоголосие хозяюшек на кухне… От прежней жизни не осталось и следа. Дорогой ремонт превратил квартиру в декорацию, декорацию к спектаклю его жизни, про неудачную постановку которого знал только он. Один, в огромной квартире, без семьи и детей… Не заметил, как порезался.

Домработница с редким для Москвы именем Глафира давно заметила неладное. С тех самых пор, как в доме появились две маленькие детские рукавички. На одной вышита буква Н, на другой – К. Ее хозяин, жуткий педант, нелегкий характер которого она терпела почти пятнадцать лет и не бросала лишь потому, что обожала его, как и вся страна, последнее время ходил сам не свой. Это в театре он мог оправдывать свое плохое настроение озадаченностью новой ролью, но ее-то провести он не мог: женским чутьем она понимала, что накрывает его одиночество. Толпы поклонниц не поредели, конечно, но они повзрослели и обзавелись семьями, детьми и внуками. А у него не получилось. Ни с одной из тех, кого, как ему казалось, он любил.

Пустота огромной квартиры давила, ежедневные прогулки после спектакля становились все длиннее и длиннее. Так и нашел он однажды пару рукавичек за скамейкой. С вышитыми заглавными буквами. Кто они? Ксюша и Никита? Коля и Нина?

Хорошо бы – Кирюшка и Настенька. Так он хотел бы назвать своих детей, если бы… Надо было оставить находку там, на скамеечке у прудов, но он не удержался, принес домой и повесил на вешалке в прихожей. Снова декорация. Как в театре, но сейчас этот обман нужен был ему как воздух. Он запретил домработнице их куда-либо перевешивать. Глафира и не знала, что эти рукавички лишь звено в цепи событий, которые происходили в жизни артиста последние несколько лет…

Три с небольшим года назад он сидел в своей гримерке. Антракт подходил к концу, и по громкой связи уже предупреждали, что через минуту он должен быть на сцене. Идти не хотелось. Он был уверен, что то место – у самого прохода во втором ряду будет свободно. Сегодня они давали комедию. Спектакль шел давно, актеры сами любили его играть и чувствовали, что отдача от зрителей шла на сто процентов. Но сегодня, сегодня он мог все испортить. Впервые в жизни. Во втором ряду сидела очень красивая молодая женщина, нарядная, ухоженная. И из ее глаз катились слезы. Сама – прехорошенькая, чудесная прическа, она не мигая смотрела на него, на сцену и… плакала. Было непонятно, одна она пришла или с кем-то. Не шевельнулась ни разу за первый акт и не пыталась даже вытереть слезы. Проговаривая свои реплики, Подпружный все ближе и ближе подходил к краю сцены. Казалось, еще чуть-чуть – и он шагнет в зал, чтобы спросить ее, в чем дело.

Партнер, заметив неладное, зашептал в пол сзади:

– Лешка, что ты творишь?! Отойди от края!

Он пришел в себя, пьесу доиграли с блеском до антракта, хохот и аплодисменты были сегодня громче обычного, и тем резче был контраст со слезами незнакомки.

– Наша игра – это лишь кривляние по сравнению с тем, что происходит в душах людей, всех в целом и тех, что приходят к нам на спектакль. Мы, артисты, подчас лишь зрители, а нам еще и деньги платят…

О своих наблюдениях он мог рассказывать часами своему психологу, с которым, а точнее, с которой свела его однажды судьба. Со временем их жизни тесно переплелись. При ближайшем рассмотрении иногда нельзя было понять, кто кому лечит душу, а кто – пациент. Больше десяти лет в их жизни была ее тайна, связывающая друзей. Вот и сегодня, как всегда, неожиданно Надежда Юрьевна, или просто Наденька, позвонила ему и попросила о встрече. Алексей сразу позвонил своему гримеру и узнал, сможет ли тот прийти пораньше, ведь без его помощи им не обойтись.

В самом центре Москвы к двенадцати часам дня окончательно затопило Георгиевский переулок. Ливень, который не прекращался уже сутки, забил прошлогодней листвой водостоки, и высота воды достигала местами сорока сантиметров. Поток, мчавшийся от Большой Никитской к Тверской, огибая «высокое» правительственное здание, не щадил никого: персональные машины с мигалками доставляли своих пассажиров почти до дверей, но у тех все равно промокали ноги, к тому же сильный ветер делал зонты абсолютно бесполезными. Полковник Богатырев, занимающий практически генеральскую должность, прежде чем покинуть машину, достал телефон, набрал номер и, услышав щелчок, ледяным голосом негромко сказал кому-то:

– Ты сам-то на месте? Ноги промочил? А сейчас и я промочу… Еще раз здесь такое повторится – расстреляю, ты меня знаешь…

Озадаченный, как и все, проблемой, как бы выйти сухим ну или хотя бы не очень мокрым из этой воды, открывая дверь, не заметил женщину, которая, не справившись на ветру с зонтом, влетела в него со всего размаха.

«30-35, нет, пожалуй, 36, умная, даже очень, но что-то ее беспокоит», – думал полковник, помогая женщине справиться с зонтом.

«40-42, нет, все 46, умный взгляд, высокий лоб, глаза внимательные, подтянут, уверен в себе, занимает высокую должность, хотя, скорее всего, полковник», – Надежда с одного взгляда оценила стоящего перед ней человека.