Свальд навел телескоп так, чтобы тот захватывал водопад, каверну и окрестные скалы.

Истерро огладил рукой черно-белый шелк, прижал к щеке, чуть улыбнулся и запел на древнем наречии. Иероглифы, начертанные на шелковом свитке, слабо вспыхнули, просыпаясь, потянулись к монаху, испытывая веру и право призывать на помощь, полыхнули Сильнее, получив подтверждение. Истерро, Голос Рудознатца, встал у телескопа так, что окуляр оказался на уровне глаз, и, сжимая левой рукой эмблему, правую простер к далеким юным горам.

– Оллайра ма данэг, Святогор! – воззвал он к пространству перед собой. – Оллайра! Оллайра э гессед, ма лэрро! Хэнт то даэрэ, хэнт иллио! Карап хи, карап э оллир! Именем Господа Единого, именем светотени, именами Света и Тьмы по отдельности призываю тебя, Святогор: услышь, узри и ответь мне!

В воздухе вспыхнул знак Острова, ярко, багровым пожаром озарив напряженные лица, насыщенным темным пламенем, отраженьем души Эрея. От Острова потянулись багряные ниточки, тоненькие ручейки, кровавые следы, ведущие в разные стороны, но больше – в сторону Мельт, творя нехитрую паутину, сплетаясь и сливаясь, разделяясь и снова сходясь, все гуще, все чаще. Пять таких тропинок метнулись и к юной горной гряде, к водопаду, к заветной каверне, повели, потянули, маня близкой целью; затем одна из дорожек вспыхнула зеленым пламенем, заиграла изумрудами, поймала светлую Силу монаха и влила ее под своды пещеры.

– Все послушники Школы живы, – спокойно, не повышая голоса, констатировал Эрей.

– Тише! – зашипел на него Свальд, опасаясь нарушить транс, но Истерро их не замечал: ухватил изумрудную нить, потянул, сжимая длинными пальцами, еще, еще…

И каверна надвинулась, поглощая, принимая нежданных гостей под непрочные своды.

– Слушай, ну что ты ко мне пристал? – услышали маги сердитый бас великана. – Какого рожна пытаешь вопросами?

Он сидел у самого входа в пещеру и деловито сдирал шкуру с барана, еще недавно жалко блеявшего среди скал, жертвенного барана, одного из десяти, привезенных в дар Хранителю озера, но избежавшего назначенной доли. Впрочем, выбора бедняге стерва-Судьба не оставила: вместо ножа жреца, знаменитого умением по потрохам узнавать участь не рожденного ребенка, баран попал под сюрикены воина, чтобы украсить скудный варварский обед.

Рядом вырисовывался некто пока неизвестный, вызвавшийся помогать, но лишь задающий вопрос за вопросом.

– Я должен знать, на кого смогу рассчитывать в данной ситуации! – ответил некто, и Эрей тотчас признал интонации юного Даго-и-Нора. – Я убедился, что ты предан государыне и помогаешь ей по мере сил, но даже здесь, среди своих сородичей, ты в стороне. В твоих жилах течет темная кровь, она слишком явно проступает, вот и сторонятся тебя соплеменники.

– Они сканваны, я гард. Прочувствуй разницу и отвали, – сгрубил разозленный Викард и сплюнул в сторонку.

– Ведь и Рандира сканванка, – подавил обиду гордый селт, – но ее ты почитаешь, слишком почитаешь, даже Ральт ухмыляется в усы!

– Ему-то что? – фыркнул Викард. – Он мне еще виру должен, собака старая, даром что вождь!

– Какую виру? – возмутился Эмберли, уставившись на великана. – При чем тут вира? Признайся, варвар: ты же любишь ее! Любишь государыню, вот и служишь ей верным псом!

– Ну вот, – хмыкнул Викард, окатывая тушу барана водой из святого источника, – свалил-таки с больной головы на здоровую. Давай лучше баранчика оттащим, разделать надо да в котел, жрать охота, в животе урчит, в голове стучит. Знаки всякие мерещатся.

– Святогор! – тихо позвал Истерро, и воздух в башне накалился, вступая в борьбу с пресветлым изумрудным сиянием. – Услышь меня, Святогор! Оллайра ма данэг! Оллайра!

Викард круто развернулся, роняя барана, и подозрительно осмотрел ближайшие скалы. Склонил упрямую голову, набычился, точно собрался кинуться в пропасть и прошипел сквозь зубы:

– Оллайрен то, торриа. Кененг о? Слышу тебя, незнакомец. Кто ты?

Краем глаза Эрей увидел, как отшатнулся, едва не сверзившись в пропасть, Даго-и-Нор, но Викард исхитрился удержать влюбленного селта, швырнуть за спину, прикрывая от неведомого врага.

– Надо же! – не выдержав зловещего тона, хихикнул Истерро. – Шпарит на древнем наречии, точно недруга кроет по матушке! Загляденье, а не варвар!

– Бабник? – тотчас сориентировался инь-чианин, прикрывая глаза. – Значит, Бабник. Эмблемой завладел. Именем моим швыряется. Ну-ка, ну-ка…

Он чуть поднял голову, покрепче уперся в скалы ногами, точно стоял против сильного ветра, посмотрел вприщур, исподлобья, кратко и недобро, рывком поднял руку, касаясь огненного абриса перед собой. Могучая ладонь ушла в открывшийся чаропорт и цепко сжала запястье растерявшегося монаха. Хрустнули слабые кости, Истерро жалобно вскрикнул, а сквозь туман, сквозь натянутый купол взбесившегося воздуха уже проступало, надвигалось, пузырилось перекошенное от гнева лицо инь-чианина, рвался его яростный рык:

– Где побратим?

– Здесь, – спокойно ответил ему Эрей, кладя руку поверх мощных пальцев, грозивших расплющить кисть Светлого Бабника. – Все в порядке.

Пальцы Викарда разжались на краткий неуловимый миг, чтобы вцепиться в узкую ладонь брата по крови. Маг ответил рукопожатием:

– Здравствуй, Святогор.

– И тебе здоровья, – ветер принес далекий хрип; теперь, когда ярость потеряла питавшие ее соки, Берсерк, готовый прорваться в портал, слабел с ужасающей быстротой. – Дотянулся-таки…