Случись подобная любовь в настоящее время, чувства Найтли к Эмме, вероятно, назвали бы покровительственными и контролирующими и рассматривали бы «характер» или «добродетель» как кодовые слова для патриархального контроля над женщинами. Но подобная интерпретация должна была бы пренебречь удивительной souverainet'e (самостоятельностью) героинь Джейн Остин в вопросах любви. Такая самостоятельность является характерной особенностью ее женских персонажей, ключ к разгадке которой можно найти в глубоких культурных предположениях, формирующих личность этих женщин. Почему Элизабет Беннет, героиня книги «Гордость и предубеждение» (1813 г.), принимает высокомерные и пренебрежительные суждения Дарси о ее внешности («она вполне сносна; но недостаточно привлекательна, чтобы соблазнить меня…» [46] (курсив мой. – Автор)) без уныния и чувства унижения, а достойно и с юмором? Потому что его презрение не влияет на ее чувство собственного достоинства и самооценку. Несмотря на то, что Дарси является самой привлекательной перспективой брака, доступной в ее непосредственном окружении, Элизабет полностью контролирует свои чувства, позволяя им проявляться только тогда, когда он начинает соответствовать ее видению и пониманию любви.

Энн Эллиот, главная героиня книги «Доводы рассудка» (1818 г.), узнает, что капитан Уэнтуорт, не видевший ее девять лет, считает, что красота ее утрачена. Энн все еще влюблена в Уэнтуорта, но вместо того, чтобы отчаяться, как мы бы ожидали, она «обрадовалась, услышав [эти слова]. Они действовали отрезвляюще; они унимали волнение; они успокаивали и, следовательно, должны были сделать ее счастливее» [47] . Трудно себе представить, что в подобной ситуации женщина не только не потеряла самообладание, а почувствовала радость от того, что некогда влюбленный в нее человек находит ее менее привлекательной.

И последний пример – Элинор Дэшвуд, героиня романа «Разум и чувства» (1811 г.), влюблена в Эдварда Фаррарса. Только после того, как Элинор влюбилась в него, она узнает, что он тайно обручен с другой женщиной, Люси. Когда позже ей сообщают, что Эдвард не разорвал помолвку с Люси (а значит, собирается жениться на ней), она радуется его нравственной красоте, поскольку нарушение обещания, данного другой, сделало бы его морально недостойным. Очевидно, что верность Элинор своим нравственным принципам превалирует над ее любовью к Эдварду, точно так же, как его помолвка с Люси должна превалировать над его чувствами к Элинор. Найтли, Уэнтуорт и Энн Эллиот не ведут себя так, будто существует противоречие между их чувством морального долга и страстью. И, действительно, в их поведении нет никакого противоречия, поскольку каждый из них представляет собой «целостную личность» [48] . Иными словами, невозможно отделить нравственное от эмоционального, поскольку именно нравственные устои формируют эмоциональную жизнь, которая в результате также имеет здесь и общественную значимость.

С точки зрения современной чувствительности и уязвимости героини Джейн Остин не только необыкновенно самоуверенны, но и странным образом далеки от необходимости, как бы мы сейчас сказали, самоутверждаться перед своими поклонниками. Возьмем, например, реакцию Энн на замечание Уэнтуорта о ее утраченной красоте. Создается впечатление, что их самооценка гораздо меньше зависит от мужского взгляда, чем самооценка современных женщин (см. главу 4). Учитывая состояние правовой зависимости и лишения женщин избирательных прав в то время, подобное поведение может показаться удивительным. Это загадочное явление можно легко объяснить: ответ заключается именно в характере героинь Остин, т. е. в их способности формировать свое внутреннее и внешнее «я» для нравственной цели, превосходящей их желания и интересы. Ощущение внутреннего «я» и самооценка не даруется им кем-либо, а проистекают из их способности распознавать и выполнять моральный долг, почти осязаемый. С этой точки зрения, внутренняя ценность обусловлена именно их способностью обуздывать личные желания и сознавать безукоризненность претворения в жизнь их моральных принципов, как ими самими, так и другими, как в любви, так и в других делах. По сути, характер заключается именно в совпадении желания и нравственной цели. Таким образом, характер – это своего рода воплощение ценностей, исповедуемых этими женщинами. Он базируется не на основном, онтологическом, определении личности, а на перформативном: по сути своей он должен быть на виду, чтобы остальные засвидетельствовали его существование и одобрили его; он заключается не в уникальном психологическом состоянии или ощущении (или, по крайней мере, не так явно), а в деяниях; речь идет не об уникальности и неповторимости личности, а скорее, о способности проявлять всеми узнаваемые и проверенные добродетели. Таким образом, характер – это не столько сфера внутреннего «я», сколько способность соединять свои глубинные ценности с общественной сферой ценностей и норм. Он требует, чтобы личность зависела от репутации и чести, регулируемых публичными правилами поведения, а не столько от личной эмоциональной «оценки», даруемой одним конкретным человеком. В контексте любви и ухаживания характер определяет тот факт, что оба влюбленных черпают ощущение ценности своей личности непосредственно из их способности принимать нравственные кодексы и идеалы, а не из одобрения, дарованного объектом их любви. И ценность женщины, судя по всему, устанавливается совершенно независимо от одобрения или неодобрения поклонника. В этой нравственной экономике и поклонник, и женщина знают, кто они, какова их социальная и моральная ценность, и именно это знание создает их взаимную любовь (см. главу 4 для сравнения). Очевидно, что выбрать партнера им помогут влечение, симпатия или любовь. Но выбор совершается в соответствии с ранее существовавшими моральными кодексами и социальными правилами, и именно от способности успешно применять эти кодексы влюбленные и получают ощущение ценности. В этом смысле значимость, которую они придают друг другу, если и не полностью объективна, то, по крайней мере, имеет объективные корни.

Но предположение о том, что сущность этих женщин объясняется их характером, вызывает еще один вопрос: что создает условия такому разделению внутренней ценности и процесса ухаживания? [49] Будет тавтологией утверждать, как это делают некоторые философы и социологи – сторонники коммунитаризма, что характер отражает предрасположенность людей и что он заключается в способности иметь собственное чувство значимости, но возникает еще один вопрос – как это происходит. Вопреки несколько наивному мнению о том, что характер состоит из внутренней предрасположенности, которая, в свою очередь, объясняет способность придерживаться общественных моральных кодексов, я полагаю, что способность извлекать чувство собственной ценности из моральных кодексов и проявление нравственного облика становятся возможными благодаря ряду социальных, а не психологических или моральных механизмов. Характер – это не просто набор внутренних установок и свойств ума, обусловленных результатом прямого усвоения нравственных норм. Скорее всего, разнообразные характеры формируются благодаря определенным социальным механизмам, и, в частности, благодаря интеграции эмоций во всеобщую экологию выбора. В то время как философ или историк довольствуются тем фактом, что любовь переплетается с моральными принципами, для социолога именно этот факт нуждается в объяснении. Как любовь и нравственность переплетаются друг с другом, т. е. какие социальные механизмы позволяют использовать любовь для формирования нравственного замысла личности? По моему мнению, то, что мы называем нравственной личностью и нравственными чувствами, заключается в особой экологии и архитектуре выбора, где существует высокая степень соответствия между частным и общественным выбором и где личные эмоции выражаются личностью как единицей общества. Нет никакого сомнения, что персонажи Остин имеют глубокий внутренний мир, но он сильно отличается от нашего, поскольку он стремится соответствовать миру общественному с его ритуалами и ролями. Какие социальные механизмы обеспечивают такое соответствие, нам еще предстоит уточнить.

Как и другие романы Остин, «Эмма» показывает, что ухаживание являлось процессом, которым руководили родственники и соседи. Смысл здесь не в том, что подобный надзор осуществлялся под их контролем и ограничивал выбор, хотя, очевидно, так и было. Скорее, смысл в том, что ухаживание превратилось в деятельность, где личность женщины самым естественным образом была опутана защитной сетью ее социальных и родственных связей. В процессе ухаживания и сватовства, описанном Остин (и многими другими романистами), тщательно изучается не столько женщина, сколько мужчина. Мужчина совершает свои ухаживания под бдительными взглядами окружающих и, следовательно, оказывается рядом с женщиной «посредством» разнообразных социальных отношений. Как отмечает литературный критик Джеймс Вуд, в «Разуме и чувстве» нам говорят, что Элинор «решила не только выяснить все подробности его [Уиллоби] характера, какие только могут дать ей собственная ее наблюдательность и сведения, полученные от других, а также проследить за его поведением по отношению к ее сестре…» [50] Знать человека – часто означало видеть его глазами других. Молли Дорси Сэн-форд, проживавшая на границе в Колорадо, писала в своем дневнике в 1860 г.: «Бабуля вбила себе в голову, что он мой возлюбленный, и… я и сама в это поверила. Я узнала сегодня, когда он пришел, a я так долго его не видела, что он многое значит для меня» [51] . Любовь стала для Молли откровением благодаря ее бабушке; и такое откровение обусловлено тем, что возлюбленный стал частью ее повседневной жизни и ее отношений с семьей. Подобное глубокое знание потенциального супруга было необходимо для того, чтобы обрести уверенность в социальной и психологической совместимости двух людей. Например, в «Доводах рассудка» Энн Эллиот находится под сильным влиянием Леди Рассел, которая считает ее первую настоящую (и единственную) любовь, капитана Уэнтуорта, неподходящим. Наша современная сентиментальность может только посочувствовать тому, что эта отрицательная оценка заставила Энн отказаться от объекта своей любви. Но если взглянуть с другой токи зрения, Леди Рассел хотела лишь защитить Энн, поскольку надежная защита личности молодой девушки была заложена в самой сути родственных отношений. И, действительно, Остин демонстрирует нам ограниченность этой системы, предполагая, что социальная среда Энн не способна отличить социальный статус от внутренней ценности. Тем не менее Энн и читатель обретают уверенность в своих суждениях о Уэнтуорте только благодаря тому, что у них было много возможностей удостовериться в них. Безусловно, ухаживание и сватовство как в Англии, так и в Соединенных Штатах часто влекли за собой процесс проверки притязаний и рекомендаций поклонников. «[Ухаживание] было игрой, полной обмана, коварства и обольщения. И, разумеется, необходимо было раскрыть этот обман и убедиться, что “другой” действительно является тем человеком, который на многие годы останется самым близким другом» [52] .

Такой тщательный мониторинг проиллюстрирован методами, с помощью которых потенциальные родственники очередного поклонника проводили проверку его репутации. Например, прежде чем снискать благосклонность Оливии Лэнгдон и сделать ей предложение, Сэмюэл Клеменс (известный нам как Марк Твен) должен был по требованию ее семьи предоставить рекомендательные письма, подтверждающие его надежность. После того, как все завершилось, Клеменс мог смело сказать:

Этот пример показывает нам, что в процессе ухаживания и сватовства личность женщины была скована узами тесных родственных связей, игравших активную роль в процессе оценки потенциального жениха и создании с ним супружеских отношений. Поскольку в решении этой социальной задачи участвовали многие из окружения женщины, ее мнение полностью отражало их умозаключения и ее чувства по отношению к мужчине формировались исходя из мнения окружающих о нем. Переплетение эмоций и здравого смысла, сокровенных чувств и коллективных суждений подразумевало, что, любя кого-то и, в конечном счете, принимая решение о возможном супружестве, каждый неизменно погружался во вселенную нравственных норм и табу, существовавших в обществе, и романтическая связь оказывалась затянутой в пучину обязательств перед другими. Мужчины и женщины не принадлежали самим себе, их сознание находилось под властью хранителей моральных и социальных норм [54] . Такое положение дел существовало вплоть до XIX в.