«Это безопасно для человека, — опроверг мои не озвученные опасения Захар, — будь он обращенным или незараженным, установка для него не опаснее информационного браслета. Однако для диких тварей она представляет серьезную проблему. Как вы понимаете, Прохор, я и так рассказал вам больше, чем следовало. Запомните главное, пока установка в действии, вам не стоит опасаться диких существ. Их попросту не станет, если они попадут под воздействие всех работающих устройств. Но для ее эффективности необходимо запустить одновременно все пятнадцать устройств. Полная активация должна занять не более полутора минут, именно за это время запустится коллективная система.»

Научив нас работе с хитрыми коробками, немногословный Захар пожелал нам удачи и легко запрыгнул на катер, оставляя нас предаваться раздумьям.

«Получается, наука не стоит на месте? — восторженно заговорил Женька, когда катер скрылся за горизонтом, — возможно, что скоро появится альтернативная возможность вернуть тварям человеческий облик. Так, Прохор Степанович?»

«Не так, Евгений Викторович, — зло пробормотал я, — ты не понял, что эта установка не возвращает тварям их прежний облик, а попросту уничтожает их? Это открытая война, Женька, и в ней нет ничего от гуманизма и высоких целей.»

Руководствуясь оставленной Захаром схемой запуска, мы каждое третье утро, ровно в восемь часов принимались щелкать рычажками, активизируя аппараты. Я мог объяснить себе принцип их работы, но только в том случае, если кроме этих пятнадцати где-то размещены еще несколько таких же. То, чем я занимался, противоречило моим убеждением и вызывало стойкое неприятие, однако выражать протесты открыто я не находил в себе решимости. Женька, смирившись с участью дикарей, принимал деятельное участие во всей этой затее, просыпаясь за пару часов до намеченного времени и тщательно отслеживая минуты. Его, видимо, здорово развлекали подобные досуговые мероприятия. А я часто ловил себя на мысли, что избавившись от одних экспериментов, я тут же вляпался в другие, и было непонятно, что из этого представляло большую опасность. Я, как мог, убеждал себя в необходимости подобных разработок, что остальное человечество только выиграет от стремительного уничтожения неадекватных существ, но убеждения таяли и сменялись досадой. Захар больше не навещал нас, и почти два месяца мы были предоставлены сами себе. Зима все смелее напоминала о своем скором визите. С моря дули ледяные ветра, выстужая и без того промозглый дом, и нам приходилось по ночам забираться под синтетические одеяла прямо в одежде дорожников, от времени превратившейся в изношенные тряпки. Женька делал попытки реанимировать печку, но все, что у него получалось, это разводить огонь в обломках кирпичей и наполнять комнату удушливым смрадом. Я опасался, как бы наши опыты с обогревом дома не помешали слаженной работе установки, но она исправно гудела, искрясь и играя таинственной жидкостью.

Однажды, наблюдая за дружным гудением, я почувствовал знакомую ломоту в суставах и с неудовольствием подумал о том, что домик к зиме совершенно не подготовлен, что скоро придут настоящие холода, и что простуда неминуема. В этот раз я решил пораньше завершить свою околонаучную деятельность и, передав Женьке бразды правления, забрался под одеяло. Печка грела только своими боками, никак не справляясь с ледяным воздухом, и мне пришлось подтянуть койку ближе к нелепому сооружению. Женька с тревогой следил за моими манипуляциями, но комментировать не решался, опасаясь вызвать мое неудовольствие. Когда я наконец, нашел себе максимально удобное положение и закрыл глаза, до меня донесся обеспокоенный голос:

«Что с тобой, Тихон? Не вздумай заболеть.»

Естественно, я болеть не планировал, однако моя голова тяжелела, мысли мешались в густую кашу, и вместо ободряющих реплик, у меня вышел полустон-полувсхип: «Постараюсь, Женя».

Сквозь сон я слушал, как возиться мой приятель, смешивая для меня кипяток, и пытаясь напоить пустой водой. При лучшем раскладе, я несомненно оценил бы заботу и старания, однако сейчас эта возня вызвала у меня только глухое раздражение. Я, дождавшись, пока заботливый братец приволочет мне очередной стакан кипятка, с удовольствием выплеснул его прямо на Женькины ноги и грубо прорычал, закутываясь в одеяло: «Отлепись от меня, тупое животное!»

Женька негромко выругался, стряхивая обжигающую жидкость, и внимательно уставился на меня глубокими темными глазищами.

«Что с тобой, приятель? — снова пробормотал он и, не дождавшись ответа, принялся щелкать рычажками.

На утро я почувствовал прилив сил, но вместе с ним пришло знакомое уже состояние вселенского недовольства. Я с остервенением откинул отвратительную тряпку, служащую мне одеялом, и гневно уставился на проснувшегося Женьку. «Как же достала его рожа, — вертелась мысль, стремительно заполняя всю голову. — я знаю его почти сотню лет. Нет, меньше. Сколько же я его знаю?!»

Почему-то этот вопрос сделался приоритетным, и я, не удержавшись, задал его Женьке. Тот, обрадовавшись возможности поболтать, тут же погрузился в воспоминания, озвучивая самые щемящие подробности нашего знакомства.

«Лучше бы ты сдох прямо тогда, — неожиданно вырвалось у меня, — к чему я возился с тобой столько времени, а, Женька? Для чего? Для того, чтобы ты, через столетие затрахивал меня своим присутствием?! Пошел вон!!!»

Женька подскочил с кровати, уставившись на меня, словно желая убедиться в моей искренности. Я был довольно искренен. Присутствие Женьки раздражало, как раздражало присутствие всего, чего касался мой взгляд.

«Чего ждешь?! — заорал я, хватая обалдевшего брата за плечи. — живо, прочь!!!»

И распахнув дверь, выбросил легкого Женьку на улицу. Это мероприятие не вызвало у меня усилий, и я успел удивиться, насколько невесомым показался мне брат. Едва за ним захлопнулась дверь, я тут же забыл про него, продолжая раскидывать по комнате все, что попадалось мне под руку.

«Чертов стол! — рычал я, выхватывая краем сознания предмет мебели, — старая грубая развалина! К черту!»

С этими словами я приподнял над полом предмет моей ненависти и с грохотом обрушил вниз, разламывая его пополам. Коробки, представляющие собой установку, каким-то чудом остались неповрежденными, и я с почти религиозным благоговением посмотрел на блестящий ряд загадочных устройств.