— Ска-амов, — издевательски протянул капитан, — тебя-то мне сам господь бог послал, Дмитрий… Михайлович.

— Потрудитесь не тыкать. Я такой же офицер и георгиевский кавалер, как и вы, — Мите, чтобы выговорить это, пришлось собрать всю волю в кулак.

— Ах, офицер!.. Ну да, ну да, что же это я… Капитан Бородулин, к вашим услугам. Батюшка ваш обо мне рассказывать не изволил?

Митя пожал плечами.

— Впрочем, где уж нам. А что же это вы, господин офицер, со всей этой сволочью, а не там, где все порядочные люди?

— Я на стороне законно установленной власти.

— Нет! — яростно заорал капитан, схватил Митю за грудки, брызгая слюнями и нервно кривя рот. — Нет! Эта ваша власть — власть хама! Только мы! Мы, оплатившие кровью, имеем право распоряжаться в стране! Мы!!!

“Э-э-э, да он контуженый, — подумал Митя, превозмогая рвотные позывы. — Вон как его бросает. Как там Наталья Семеновна говорила, процессы возбуждения сильнее торможения, что ли?”

— Ничего, ничего, устроим мы вам порядочек! Вон, гляди, земли и власти захотели! Теперь валяются! Будет им! По три аршина на брата! — трясущимся пальцем показал Бородулин за окно, где у стены хаты лежали трое расстрелянных.

Пока довезли до Ставрополя, Митя успел дважды проблеваться. “Как бы не сотрясение мозга” — но тошнота отступала, мало-помалу прояснялось и в голове, только шишка саднила. Но когда привезли в здание Александровской гимназии и заперли в комнатке под охраной, пришел эскулап, обработал повреждение и оставил ватку со свинцовой примочкой.

Еще через полчаса Митю выдернули в кабинет, где сидел невысокий молодой полковник в черной черкеске. На столе, помимо карт, валялась папаха волчьего меха.

— Полковник Шкуранский, — представился хозяин. — Вы, как я понимаю, сын председателя ВЦИК Скамова?

Митя кивнул, говорить не хотелось.

— Не желаете вступить в мою Отдельную партизанскую бригаду? Обещаю капитанское звание, дом в городе, полное обеспечение.

— Сражаться за независимую Кубань?

— Вот уж нет! Хоть я родился здесь, но учился в Москве и Питере, служил в Карсе, воевал в Галиции, под Ковно. Я за Россию, а Кубань — это только начало.

Митя отрицательно помотал головой. В глазах полковника мелькнула и погасла злая искра.

— Вас отвезут в Баталпашинку. Отдохните пару дней, подумайте, мы еще поговорим.

Ставрополь, Невинномысск и пункт назначения выглядели как разворошенные муравейники — скакали всадники в черкесках и кубанках, сновали повозки с генеральского вида пассажирами, полно было беженцев — хорошо одетых, с чемоданами барахла на телегах, с семействами. Единственное, что роднило их с беженцами 1914 года в Москве — растерянное и даже загнанное выражение лиц. И вопросы — куда податься, где найти безопасное место? В Пятигорск? Да, там Голицыны и Волконские. Но Рябушинский, Манташев и Гукасов — в Кисловодске! Пробираться в Новороссийск, господа, оттуда в Константинополь!

Разговор состоялся прямо на следующий день, как только его довезли до места, но не с полковником Шкуранским, а с вальяжным мужчиной лет шестидесяти, в зеленом френче, с приглаженными седыми волосами. Он сидел за накрытым столом, на стуле, скрипевшем под его немаленьким весом.

— Здравствуйте, Дима. Вы меня не узнаете? — вальяжный указал на стул напротив. — Ну как же, у вашего отца сколько раз дома бывал, я-то вас еще мальцом помню… Щукин, вспомнили?

Митя кивнул.

— Да, Григорий Иванович. Один вопрос — вы сейчас в каком качестве? Одно дело, если знакомец моего отца, другое — если вы лицо официальное.

— Официальное. Я министр правительства Юга России.

Митя неприлично фыркнул и подумал “Артист погорелого театра”, но вслух не сказал, все-таки воспитание.

— Зря смеетесь, великие дела вырастают из малого. Я начинал мальчиком на подхвате, потом младшим партнером, потом старшим, потом Земгор и так далее… — он неожиданно замолчал, а потом спохватился: — Да что это я! Вот, откушать не желаете?

Он приоткрыл горшочек, и над столом поплыл сумасшедший аромат куриной лапши, от которого полуголодного Митю замутило.

— Ну и выпить-закусить, в часть старинного знакомства.

— Извините, нет, — Митя сжал зубы и поплотнее оперся на спинку стула. — У меня сотрясение мозга, от еды может быть рвота.

— Ну, тогда я, с вашего позволения, — Щукин налил стопку и жадно опрокинул ее в себя.

Сморщился, закинул в рот грибок и снова заговорил:

— Вся жизнь в трудах… а ваши взяли и все имущество отобрали. И Даниловскую мануфактуру тоже, которую мы с вашим отцом строили. Развалят все, как бог свят, развалят. Они же ничего не умеют, кроме как горланить да водку пить. И не только мануфактуры — всю Россию развалят! Только мы, опытные и деловые, можем предотвратить это.