— Ты меня слышишь? С тобой всё нормально? Как себя чувствуешь?

Я ошарашенно гляжу на него, не догоняя. Я что, попала в параллельный мир? Где всё наоборот? Глядя на него, понимаю, что он всерьез встревожен, и не может понять, почему я не реагирую на его вопросы. Всё просто — я в шоке. И в болевом, и в эмоциональном. Двойной шок. Как раз то, что нужно для нормальной жизни.

— Так, иди-ка сюда. — Он приподнимает меня, ставя на ноги. Одной рукой открывает дверь, другой поддерживает меня. У меня кружится голова, подкашиваются ноги, и он, вероятно, чувствуя это, неожиданно берет меня на руки.

Ощущаю его дыхание на себе. Слышу его: оно у него слишком громкое, наверное, от волнения, причиной чему… я. И мне приятно, что ему не наплевать. Все-таки Лера была права, в нем есть что-то человеческое. От него так приятно пахнет, и этот запах смешивается с головной болью и напрочь отключает мои мозги.

Острая боль в локте немного притупилась. Но добавилось еще одно ужасное чувство — чувство тошноты. Меня сейчас вырвет.

— Меня сейчас вырвет, — вторю я мысли вслух.

И он молча несет меня к раковине, которая, слава богу, есть в кабинете. Ставит перед ней, прижимая меня к себе, по-моему, чересчур тесно. Аккуратно закидывает мои длинные волосы назад. Этот милый жест с его стороны явно в его пользу. Мне даже как-то неудобно, что я при нем в таком паршивом, непрезентабельном виде. Но с другой стороны, это же он меня чуть не пришиб дверью, так что мне нечего стыдится. Верно?

Я немного вырываю, откашливаюсь и пытаюсь смыть с губ прилипшие к губам капли рвоты. Теперь мне реально неудобно и стыдно. И как я оказалась в такой ситуации?

— Извините, — говорю охрипшим, смущенным голосом.

Но, похоже, он не нуждается в моих извинениях. В тишине пустого кабинета — где лишь я и он — медленно разворачивает и аккуратно сажает на стул. Опускается на колени и смотрит прямо в глаза. Я смотрю — и мне не по себе.

— Мне ужасно жаль, что так вышло. — Искренность в его голосе и то, как он смотрит на меня — с явным беспокойством, — заставляют меня поверить ему. Я молча, просто тупо смотрю на него.

— Не молчи, — просит он. — Как ты себя чувствуешь? Лучше?

— Кажется, да, — неуверенно отвечаю я.

В нем проснулась третья личность, и она мне нравится. Очень.

Он встает, достает что-то из своего делового портфеля. Ложку? (Кто вообще носит с собой ложку?) Идет к раковине и держит ее под струей холодной воды. Горячей нет, я только что проверяла.

До меня доходит, что он собирается сделать. Как я и предполагала, подходит ко мне, снова опускается передо мной и прикладывает ледяную ложку к моей ссадине на лбу. Я не вижу себя, но готова поспорить, лоб мой сияет красным пламенем. Начинает щипать.

— Ай.

— Прости, похоже, я здорово сшиб тебя дверью. Но не беспокойся, у тебя здесь всего лишь маленькая ссадина, — сообщает Игорь Константинович, дотрагиваясь до моего лба легким касанием большого пальца. Действие холода начинает давать эффект — кожа немеет, лишившись осязания. — Что ты делала возле моей двери? У нас ведь занятие начинается в 11:30, так?

— Я… хотела… я пришла… — Я похоже разучилась думать и говорить одновременно.

Игорь Константинович выжидающе смотрит на меня.

— Я пришла, чтоб извиниться, — наконец заканчиваю начатую мысль.

— Извиниться? За что? — Он спрашивает так, будто и вправду не знает, за что.

— За то утро, — только и могу ответить я. Новая волна боли охватывает меня, и я снова хватаюсь за голову. На секунду закрываю глаза и вновь приоткрываю. Он сочувственно смотрит на меня.

— Ты правда считаешь, что должна передо мной извиниться?

— Ну да, а разве не должна?

Теперь я его не понимаю.

— Думаю, мы оба были не правы, когда наговорили друг другу всякой гадости. Я прошу за это прощение. В тот день я был не в настроении. И я прекрасно знаю, что это не оправдание. Просто… кое-кто вывел меня из себя.

— Я?

— Нет, не ты. Есть там один… Но и ты, скажу, далеко не сахар.

Виновато морщусь и улыбаюсь. Меня поражают его откровения. А еще манера речи: не жестокого и эгоистичного деспота, а вполне нормального человека.

— И всё-таки, кто же вывел вас из себя?

— Хм, племянник мой, — нехотя сознается преподаватель.

— Племянник? — удивляюсь я. — А сколько вам лет-то тогда? — снова мое любопытство берет верх. Вот зачем я спрашиваю такие вещи? А если он снова пошлет меня?

— Да, представь себе, мне двадцать семь, и у меня есть племянник — гаденыш редкостный, — усмехнувшись, говорит он.

Я смеюсь и тут же хватаюсь за голову, чтобы не тряслась. Больно.

— Сильно болит? — морщит нос, словно это ему сейчас больно, а не мне.

— Есть немного.

Убрав ложку, Игорь Константинович вглядывается в мой лоб.

— До сих пор красный, шишка тебе обеспечена. — Улыбается невинной, искренней улыбкой. Не могу сказать о себе того же. Ведь завтра мой красный лоб превратится в нечто фиолетово-желто-зеленое — и меня это злит. Мое лицо — мое всё. Я и крашусь-то только за тем, чтобы скрыть все изъяны и недочеты своего и без того неидеального лица. А не потому, что лишний раз пытаюсь подчеркнуть свою идеальность, как считают многие. А я просто не хочу быть хуже других.