Ночь. Мама опускается на колени посреди поляны. Дрожит. Подталкивает ко мне стоящую на траве коробку с красным вороном на крышке. Я вижу содержимое – листок с молитвой, винная этикетка, заколка, рисунок и флакончики с лекарством – но не понимаю, что все это означает. Мама велит мне спрятать коробку от отца, и я это обещаю.

Я сдержала обещание: сигарная коробка была надежно спрятана в моей кладовке, никто не обнаружил ее, даже когда я училась в колледже. Хотя понять причины такой секретности я так и не могла. Но сейчас я больше, чем когда-либо, была уверена, что мама понимала, что делает. Была причина, по которой папа не должен был видеть, что в коробке. По этой же причине коробку взял мой брат. Флаконы из-под таблеток, молитва, рисунок, этикетка и заколка – не просто память о маме. Они что-то значат. Это подсказка.

Там, на поляне, я слышу мамин голос. Практически последние слова, сказанные ею перед смертью, о девушке-жимолостнице.

Она очень мудрая. Она все знает.

И вот эти предметы-подсказки выстроились передо мной на кухонном столе Джея. Ждут моего следующего движения. Притягивают меня к себе, но я держусь, боюсь приблизиться, чтобы они не заразили меня снова. Ведь мамины слова – не более чем сказка. Красивая ложь.

Да нет, хуже. Ее инструкция – продукт больного воображения.

Никто ко мне не пришел. Ни девушка с жимолостью, ни мудрый друг, чьи слова меня спасут. А все врачи сходились во мнении, что нельзя так на этом зацикливаться. Я должна быть сильной и собранной.

Я не моя мама.

Никаких жимолостниц не существует.

Я не моя мама.

У меня на пальцах нет золотой пыли.

Красных воронов не бывает.

Я сгребла выложенные рядком реликвии в сигарную коробку. Очень хорошо, что Джей ушел: как бы я смогла ему объяснить, зачем мне вся эта возня со старым хламом, не выглядя при этом полной идиоткой.

Джей расстелил постель на огромной родительской кровати, и я влезла туда прямо в халате и всем, что было на мне. Он вынул из ящика старую майку отца, кинул мне, потом подошел и вытащил бельевую прищепку из моих волос. Он рассеянно прихватил пару раз свой палец этой прищепкой, пока палец не побелел.

– Так странно – я снова в твоем доме…

Джей улыбнулся.

Я тоже.

– В твоем доме – и в постели твоих родителей.

– Хочешь, можно лечь в гостевой? Там у отца тренажеры стоят, но кровать очень удобная.

Я покачала головой, и он умолк. Двинулся к выходу.

– Останься, – попросила я.

Он приподнял одеяло и лег одетый рядом. Свернулся калачиком и зарылся лицом в мои мокрые волосы. Мое сердце бешено колотилось.

– Если хочешь, можем поговорить…

Он замер в ожидании. Но я не ответила – была еще не готова. Он вздохнул, я тоже, и неожиданно для себя мгновенно провалилась в сон.

Проснулась я до рассвета. Лавандовый запах от простыней и майки окутывал меня с ног до головы. Я села на кровати и стала разглядывать звезды, мигавшие над рекой, и пурпурное сияние наступающего утра, казавшееся еще ярче, поскольку отражалось от зеркальной стены напротив кровати.

Я не могла перестать думать о словах отца. «Они все поголовно» – значит, и Трикс, моя мама, и бабушка Колли, и прабабушка Джин. Если насчет мамы у меня и были подозрения, то о душевной болезни бабушки и прабабушки я никогда не слышала. Как и о том, что она поразила их в тридцать лет. Никто и ничего не говорил мне, кроме пары фраз, которые мама нашептала мне на ухо той ночью на поляне.

Это новое знание было таким огромным, что не поддавалось осмыслению. Я едва могла глотать. Едва могла дышать. Пару минут спустя я обернулась посмотреть на Джея. Он не спал: лежал на спине и наблюдал за мной. Я тоже в упор глядела на него не моргая, один лишь раз перевела взгляд на его губы. Воздух между нами потрескивал, и Джей посмотрел на меня участливо.

– Не думаю, что это правильно, – сказал он.

– А я вообще никогда не поступаю правильно.

– Ты не права, – проговорил он ласково, но хрипло. – Хотелось бы, чтобы ты знала, как ошибаешься. И еще бы хотелось, чтобы ты смогла взглянуть на себя моими глазами, Алтея.

Глаза мне затопили слезы. Не нужно больше так говорить, от таких слов у меня кожа выворачивается наизнанку. Но он всегда был окружен такой любовью и заботой, что, вероятно, даже и не представляет, каково это – жить в мире, который ими не изобилует. Я хотела попросить его замолчать, но меня уже тошнило от любых разговоров и пугало их продолжение.

Так что я стянула майку и белье и придвинулась к нему. Он отодвинул одеяла, и я легла на него: грудь прижалась к груди, ноги и руки переплелись, моя голова поместилась как раз под его подбородком – мы идеально совпали.

– Нам нельзя.

– Ну да.

Его руки обхватили меня изо всех сил. Джей глубоко вздохнул, как будто очень долго сдерживал дыхание. Через пару минут он перевернул меня на кровать, снял пижаму и снова прижался ко мне.

Я поцеловала его – медленным и нежным поцелуем. И почувствовала, как снова подступают слезы (Господи, пожалуйста, только не сейчас!), перекатилась на спину и притянула его к себе. Так хотелось почувствовать тяжесть его тела, всю, сполна. Я обвила его ногами, и мы еще теснее прижались друг к другу.