— Да, — ответил он. — Возможно, да.

— Это полный пиздец, — пробормотала я.

— Ну, я никогда не утверждал, что являюсь кем-то другим. Ты собираешься поговорить со мной о тенях?

— Что ты хочешь знать? — спросила я.

— Тебя тянет к ним из-за меня? — спросил он.

— То, что ты одержим мной, не означает, что это чувство взаимно, — пренебрежительно ответила я.

Дариус фыркнул от смеха.

— Небеса упаси, — согласился он. — Но я имел в виду, что ты хочешь использовать их против меня.

— Может быть, мне просто нравится, как они ощущаются, — сказала я, не отвечая на его вопрос, отчасти потому, что не была уверена, что у меня есть ответ.

— Ну, не могла бы ты оказать мне услугу? — спросил он в тот момент, когда с помощью исцеляющей магии под моей кожей лечил укус, нанесенный Калебом.

— Что? — настороженно спросила я.

— В следующий раз, когда ты захочешь утонуть в них, расскажи мне об этом.

— Зачем?

— Потому что если ты собираешься тонуть, то я собираюсь тонуть вместе с тобой. — Он отпустил меня и пошел от меня, прежде чем успела ответить, хмуро смотря ему в спину, пока он уходил.

Я не знала, что, черт возьми, я должна была сделать из этого заявления. Неужели он тоже жаждал поцелуев теней? Или он действительно просто предложил подержать меня за руку, если я упаду?

Уходя от Рокси Вега, я чувствовал нечто сродни удару по яйцам. Это была всепоглощающая боль, которая не позволяла мне отвлечься от нее. Я хотел побыть с ней подольше, но, честно говоря, не был уверен, поможет ли мое общество или только ухудшит ситуацию.

Мы больше не разговаривали друг с другом, не кусали друг друга, не ругались друг с другом. Черт, мы даже больше не смотрели друг на друга. Точнее, она не смотрела на меня. Потому что я, черт возьми, смотрел на нее достаточно.

Я просыпался рано утром и ждал, когда она появится в общей комнате, чтобы убедиться, что тени не поглотили ее ночью. Я заметил мешки под ее глазами и то, как она всегда искала Милтона Хьюберта сразу после того, как выпивала кофе с тремя ложками сахара. Сначала я подумал, что между ними что-то происходит, но когда я спросил его об этом, он наконец признался, что она просила его вылечить ее похмелье.

Что было еще хуже, чем наблюдать за ней с другим парнем. Потому что это был еще один признак того, как сильно она переживает. Я пытался поговорить с ней об этом несколько раз, но до сегодняшнего дня, когда я смог подойти к ней, она просто уходила. И не в страхе, не так, что я мог бы воспринять как знак того, что она наконец-то решила склониться передо мной. А так, будто мое общество было последним, чего она желала. И я не мог винить ее за это. Но это делало попытки помочь ей практически невозможными.

Я попросил студентов, которые жили в соседствующих ей комнатах, присматривать за ней и сообщать мне обо всем странном. Некоторые из них сказали мне, что она регулярно просыпается по ночам с криками. Но когда я попытался спросить ее об этом, она восприняла это как некое вторжение и просто начала каждую ночь ставить вокруг своей комнаты заглушающий пузырь, чтобы никто больше не мог услышать ее крики. Я знал, потому что часто подходил к ее двери посреди ночи и прижимал к ней руку, протягивая свою магию, пока она не соприкасалась с ее и не успокаивала меня, что с ней все в порядке. Или если не в порядке, то, по крайней мере, жива.

Я взглянул на свои пальцы и увидел, что они испачканы ее кровью в тех местах, где я исцелил ее. Я бы хотел так же легко залечить раны внутри нее, как и те, что были нанесены на ее тело.

Она сказала, что сейчас между ней и Калебом ничего не происходит, и это наполнило меня пьянящим чувством облегчения, на которое у меня не было никакого права. Потому что, как бы ни нравилось какой-то маленькой части меня притворяться, что я имею над ней какую-то власть, я знал, что на самом деле это не так. Эта влюбленность, одержимость или увлеченность, которую я испытывал к ней, не давала мне никаких прав на нее. Я не заслужил никакого права голоса в ее жизни. Это не значит, что я жаждал ее меньше. Но я должен был напоминать себе об этом факте. Потому что если Кэл снова укусит ее, я готов был поспорить, что он будет искать от нее чего-то большего. И у меня не было никаких веских причин возражать против этого. Что я мог сказать ей по этому поводу? Не будь с ним, потому что мы были вместе однажды. На один, слишком короткий, сокрушительный момент, ты была моей. И я не должен был тебя отпускать.

Это, наверное, подействовало бы так же хорошо, как то, когда я пытался убедить отца не бить меня. Она явно решила забыть о том, что мы были вместе. И боль от того, что она отвергнет меня вслух, и от того, что мне придётся услышать, как она это скажет, просто сломает ту жалкую маленькую часть меня, которой все еще нравилось цепляться за мысль, что это действительно что-то значило для нее. Потому что для меня это значило больше, чем я мог выразить словами. И несмотря на муки, которые я испытывал, вспоминая этот момент и понимая, что он прошёл, я бы не променял воспоминания о нем ни на одну ауру в мире.