Шрифт:
– Почему он так любит тебя? Я же его кормлю, глажу.
– Он мужик! Ему эти мещанские радости до фени.
– Но я тоже играю с ним.
– Чтобы правильно играть с котом, надо думать как кот, – прищурив глаза, объяснял Иван.
– Что это значит?
– Ну вот ты, например, придаешь бумажке такую аэродинамическую форму, чтобы она летала как бабочка? Нет! А я придаю. А когда он поймал жертву, я легонько так дергаю за нитку, чтобы имитировать медленный уход жертвы из жизни. Достоверность и инженерный подход! А ты просто туда-сюда машешь. Конечно, ему не интересно.
– Ну-ну, – говорила Оля, и уходила на кухню, размышляя над тем, а не завести ли ей щенка. Или попугайчика. Или рыбку.
Зеркало
Николая обсчитали. Вернее, не обсчитали, а принесли неожиданно большой счёт. Триста двадцать рублей за кофе. Николай напрягся. Хотя он и до этого был напряжен, официанты раздражали: долго несли кофе, ржали (он был уверен, что над ним), громко спорили, кому выходить на смену, а потом принесли астрономически-неадекватный счет. Но им показалось этих издевательств мало, его еще обсчитали, давая сдачу. С пятисот рублей – только восемьдесят. Нет, он конечно, заметил, возмутился, пересчитал на калькуляторе, предъявил. Официант вернул сотню, извинился. Николай не мог понять, был ли это тот же, что его обслуживал, или другой. Все они казались одинаковыми, как пингвины: черные фартуки, рубашки, бабочки.
«Где только строгают этих буратино?» – с раздражением думал Николай, не зная, к чему бы еще придраться. Обиженный, он вышел из кофейни и увидел большую латунную таблицу-меню на стене.
– Вот сволочи, – выругался он. И вошёл внутрь.
– Извините! – ядовито сказал он. – У вас там написано, что американо стоит двести, почему вы мне триста двадцать выставили?
– Цены подняли, а вывеску не сменили. Денег нет, – издевательски ответил официант, и по его ухмылке Николай понял, что это тот, с который он уже имел дело.
«Дегенерат!» – подумал Николай.
Разъярённый, он выскочил, и, не застегиваясь, бежал к переходу, рискуя простыть. Вдруг он понял, что его обманули. «Что ж я не додумался попросить меню? Этих тварей учить нужно. Врут, как дышат. Понятное дело, обокрали. А я, лох педальный, уши развесил. Табличку у них не поменяли. Суки!» – думал он, спускаясь в метро. Тут он не выдержал, развернулся и побежал вверх. Николаю приходилось бежать быстрее эскалатора, ехавшего вниз, но фантазии о скандале в кафе придавали сил. Воинственный настрой вынес его наверх, и уже у выхода он понял, что меню можно было посмотреть на сайте.
Набрав в смартфоне название кофейни, Николай убедился, что американо действительно стоил триста двадцать рублей. Все в нем упало. Он был уверен, что его обманули. А тут выходило, что никакого злого умысла, что у них так заведено. Просто действительно очень дорого. «Охамевшее жулики, прощелыги», – думал он, понимая, что повода устроить скандал нет, надо смириться. Но хотелось дать официанту в морду, любому из них. Жаль, только, что их шестеро, а он – один.
Сидя в метро Николай все не мог успокоится, думал, как отомстить кофейне. Решил написать плохой отзыв, и стал искать на различных сайтах другие отзывы на это кафе. Как назло все были хорошие. Николай набрал в телефоне целую простыню обличающего официантов текста, но после пересадки на другую линию интернет сбросился, и отзыв исчез. Николай со злости чуть не швырнул телефон об пол. Сдержался, все таки новый «Хуавей».
Он вышел из метро и направился к магазину купить что-нибудь поесть. На тротуаре испуганно какала маленькая собачка. Николай хотел ее пнуть, но из-за припаркованной машины вышла хозяйка:
– Митя, Митя, ко мне, – скомандовала она. Собачка, дрожа всем телом, побежала к ногам хозяйки.
«Митю она зовёт, – подумал Николай, – а Митя уже насрал на асфальт, кто-нибудь наступит, если по тротуару пойдёт. Что за люди? Что за страна?». Он брезгливо обошел какашки, повернул в сторону торгового центра и увидел, что прямо на него двигается разъярённый мужик. Николай даже возбудился. Захотелось хрястнуть этому мужику по морде. Николай чуть выдвинул вперед плечо, чтобы больнее задеть противника и спровоцировать на конфликт. Но в последний момент струсил, убрал плечо, правда, скорость не сбавил. Вдруг что-то с глухим бряком ударило его в лоб, мир кувыркнулся и перед глазами зазвездилось небо.
Николай сидел на земле, пытаясь понять, что произошло. Мимо безразлично шли прохожие. Падал мокрый снег. Два пацана лет двенадцати, курившие возле урны, бестактно заржали над мужиком, который впечатался в зеркальную витрину.
Изысканное
В студенческие годы я приворовывала, не от голода, а ради забавы. Тогда ещё были рынки и магазины с ценниками, написанными от руки, по которым кассиры считали стоимость на калькуляторах, без всяких касс. Камер наблюдения не было, пирожные можно было безнаказанно есть у прилавка, на рынке – тырить морковку и огурцы, и так романтично было переклеивать ценники с дешевого вина на дорогое, и хихикать, расплачиваясь, а потом выйти и уже открыто ржать над глупой продавщицей, которая нихрена не понимает в вине. Будто мы тогда что-то понимали. Я, впрочем, и сейчас не разбираюсь, знаю только, что приличные люди пьют шабли. Однажды я украла курицу гриль в бумажном пакете, спрятала ее под куртку и бежала. И хотя измазалась в жиру, было так весело с ней, горячей, за пазухой, нестись по замерзшему зимнему рынку.
А еще я сбегала из ресторанов, не заплатив. Пока сама не устроилась работать официанткой. Когда впервые не расплатился мой клиент, я узнала, как это переживается с другой стороны. У меня вычли из зарплаты. Благо, мы тогда приворовывали всем коллективом, продавали свое бухло и сардельки из соседнего магазина, выдавая их за шпикачки по-баварски.
Подбивая в конце дня выручку, менеджер брал "наше" и осторожно, в курилке, делил пропорционально стажу и ответственности, на всех.
«Мы берем часть выручки в хороший день, – говорил менеджер, – потому что у нас есть моральный потолок. В плохой день мы вообще не трогаем кассу. И молчим, поняли, молчим!»