– Конечно, я поговорю с ними, – почти не слыша слов соседки, кивнула Виола.

Все, наконец, рассосалось. Она заварила себе чашку кофе, сунула в карман сигареты и спустилась вниз. Здесь, у фигурной балюстрады возле апартаментов синьора Лоренцо Виетти, прохлада царила даже в самый жаркий день.

– Стервозная баба, – вздохнул старик, посасывая трубку. – Но то хорошо, что сегодня я ее больше не услышу.

Виола вопросительно подняла бровь и склонилась к его руке с зажигалкой.

– О, вы же знаете, наша синьора любит внимание, – улыбнулся Лоренцо, пряча зажигалку в карман стеганого халата, – Франческа солировала в этом концерте, значит до завтра нам можно отдыхать.

Виола докурила, попрощалась с синьором Лоренцо и поднялась в свою квартиру. Давид распахнул все окна: он любил простор. По комнатам гулял сквозняк, из кухни густо пахло кофе и шоколадом. Ноа сидела на столе, болтая ногами, и посасывала какао, Давид завтракал рядом, уткнувшись в телефон. Виола вынула из-под раковины два полных мусорных кулька, бросила в один из них окурок и снова вышла на улицу. Блекло-голубое полуденное небо пахло горячим асфальтом и цветущими тополями. Спустившись по крутой узкой лестнице, Виола перешла дорогу и остановилась возле мусорных баков у скверика. Только что кончилась Пасха, сверкающие обертки от гигантских шоколадных яиц расцвечивали нутро контейнера веселыми зайчиками.

От заблудившегося на маленькой круглой площади ветра скрипнули пустые качели в центре сквера. Виола обернулась и посмотрела на свой дом. Они жили здесь уже полтора года, надпись «Клименко» на почтовом ящике успела выцвести. Со стороны сквера их двор-колодец выглядел почти кукольным – балконы и ставни теснились, едва не наползая друг на друга, зеленые плети неистребимого вьюна упрямо лезли по стенам к свету. В глаза бросалось цветное белье, которое развешивала Паола, и красные пятна неизменной герани.

Если отойти чуть вбок, к булочной, то можно было увидеть маленькое чердачное окошко, окруженное яркой белой каемкой: там жила студентка, Виола помнила, как та красила это деревянное рассохшееся кружево, едва не вываливаясь из окна.

Каждый балкон и окно отличались друг от друга. Территория синьоры Франчески Риччи – идеально чистый, выскобленный до белизны бетонный парапет с двумя длинными горшками цветов. Сумрачные окна синьора Лоренцо с тяжелыми рыжими шторами. Центр занимала вотчина многодетного семейства Фаллани: кроме ежедневно меняющейся композиции сушащегося белья Паола выставляла на балкон все, что мешало ей передвигаться по дому. Пирамиды цветных коробок венчали корзинки с игрушками, а снаружи балкона блестел тусклой голубизной старый велосипед, которому не нашлось места внутри. Балкон Виолы сбоку прикрывала пластиковая загородка, потому его почти не было видно с улицы. Виола увидела Давида, который, перегнувшись через перила, махнул ей рукой. Она улыбнулась в ответ.

Выходной день не слишком отличался от ее обычного дня в детском саду – дети, крик, раскиданные игрушки и бесконечное «Виола» и «мам». Но ей это нравилось. Давид, одевшись, улизнет гулять вместе с Мартино. Паола и Заро бы выталкивала вслед за братом из дому, но тот предпочитал реальному миру виртуальный. Впрочем, от старших близнецов беспокойства немного, да и Нико мальчик славный и понятливый, если найти к нему подход. А вот маленький Анджело…

Виола забирала на субботу и воскресенье обоих: и Нико – лучшего друга Ноа, и плаксу Анджело, а Паола в эти дни мыла, стирала и готовила. К вечеру, когда солнце спускалось за шпиль музея кино[1], приходила посидеть у Виолы на балконе. Та приучила подругу пить чай – даже показывала, как это делали в дореволюционной России – из блюдец. В тот памятный вечер они перепачкали скатерть и пол сладким чаем и много хохотали. Виоле нравилось слушать заливистый смех Паолы и смотреть, как разглаживаются вечно обеспокоенные складочки на ее лбу.

Паола охотно пробовала новое – и голубцы, и свекольник, а дети Фаллани так вообще трескали все подряд, не глядя. Муж Паолы, Рикардо, напротив, экспериментов не любил, с ужасом взирая на то, как Ноа поливает спагетти кетчупом. Благодаря детям две семьи практически слились, за полтора года Паола стала для Виолы по-настоящему близким человеком. Она даже кое-что знала о прошлом Виолы Клименко. Во всяком случае, достаточно, чтобы понять: Паола не осудит, даже если узнает все. А значит, ее можно назвать настоящим другом.

Ноа и Нико буквально срослись с самого первого дня. Нико учил Ноа южному итальянскому, она его – русскому с подцепленными от матери ивритскими словами. В итоге у детей появился свой диалект, понимать который могли далеко не все, чем проказники очень гордились. Давид с Мартино и Заро познакомились в школе, сначала дичились, но потом все же тесное соседство вкупе с постоянно шныряющими под ногами младшими разбили корочку наигранной незаинтересованности. Виола понимала сына: после частых переездов он опасался строить новые отношения и слишком сильно привязываться. Но отсюда они уже не уедут… Во всяком случае, не в ближайшие несколько лет. Жизнь давно отучила Виолу зарекаться, но теперь ей действительно хотелось тихой, спокойной жизни в кольце стен маленькой площади Ларго Монтебелло[2].

Двери в доме запирались только у синьоры Риччи и у старика Лоренцо Виетти. Но у последнего они все же открывались, если в них постучит правильный человек. Когда они только переехали сюда, Виола до вечера разбирала коробки, чтобы обеспечить детям ужин и сон на нормальных постелях. Присев передохнуть от бесконечной сортировки вещей, которых накопилось непозволительно много для вечных переселенцев, она вдруг поняла, что нигде не видит Ноа.

Пробежав по двору, запутавшись с непривычки в хитросплетениях узких лестниц, в самом низу Виола заметила приоткрытую створку, откуда слышалась музыка. Осторожно постучавшись, вошла, намереваясь узнать, не видели ли хозяева квартиры маленькую девочку. Но сразу заметила дочь, которая сидела на пестром пушистом ковре, подперев щеку рукой, и слушала какую-то оперную арию.