Но все это русские контрразведчики вполне осознали уже после подписания мира с Японией, а то, что им удалось обнаружить и обезвредить на Дальнем Востоке накануне или в ходе самой войны, было каплей в море. В начале июля 1902 г. на станции Черкасская Южно-Уссурийского округа были арестованы японцы К. Сивоко, З. Сузуки и М. Сивоя, которые выдавали себя за бродячих торговцев лекарствами. При обыске у них были найдены карты, зашифрованные записные книжки, счета японского пароходного общества «Ниппон Юсен Кайся» и переписка с Генеральным штабом в Токио. Выяснилось, что эти «торговцы», путешествуя по Приморской области и Маньчжурии, собирали сведения о составе и количестве русских войск, их дислокации и вооружении, заносили в записные книжки подробные описания дорог, фиксировали расстояния между населенными пунктами, номера телеграфных столбов, отмечали на карте военные посты, глубину и ширину речек и ручьев, встречавшихся по пути, броды, мосты, перевалы и горы, записывали число жителей в пройденных селениях, количество в них лошадей, рогатого скота, запасов топлива и даже сена. В октябре 1902 г. после нескольких месяцев тюремного заключения эти «негоцианты» были высланы из России в административном порядке 103 . В сентябре следующего, 1903 г. другая, но примерно таким же образом экипированная троица японских «торговцев» была задержана на станции Хайчон близ Порт-Артура 104 . Судя по сохранившимся письмам героя обороны Порт-Артура генерала Р.И. Кондратенко, в самой крепости успешно действовали японские тайные агенты, которых крепостная полиция оказалась не в силах нейтрализовать. «Мне удалось организовать разведку чрез китайцев, – писал Кондратенко в середине марта 1904 г., – и сегодня арестовали в самом порту корейцев по паспортам, но, в действительности, по всем признакам – японцев. Неудивительно, что японцы так хорошо осведомлены, где мы ставим минные заграждения, какие принимаем меры обороны и проч.» 105 .

На протяжении войны и русская, и зарубежная печать неоднократно сообщали об арестах и казнях японских лазутчиков и диверсантов, уличенных в сборе в Маньчжурии разведывательных сведений о русской армии или в попытках совершить диверсию или террористический акт. В ответ японская печать отговаривалась либо полным неведением, либо указаниями на то, что казненные были невинными «путешественниками», «негоциантами» или «студентами», изучающими русский язык. В конце февраля 1904 г. по приговору военно-полевого суда были повешены офицеры японского Генштаба полковник Ассаи, морской лейтенант Зуки Ашча и лейтенант Каурата – прямо у кульверта моста через реку Сунгари, который они, переодетые китайскими грузчиками-кули, готовились подорвать 106 . Тогда же, благодаря анонимному доносу, властям удалось предотвратить уничтожение доков владивостокского порта – по сообщению берлинской газеты «Post», этот взрыв готовили судовые рабочие-японцы, остававшиеся в городе 107 , несмотря на военное положение, объявленное в восточных районах страны.

В конце января 1904 г. военный губернатор Забайкальской области генерал-лейтенант И.П. Надаров приказал учредить за всеми японцами, проживавшими здесь, «строгий надзор». Необходимость этой меры, которая получила одобрение императорского наместника на Дальнем Востоке, лицемерно мотивировалась «ограждением остающихся на жительстве в Забайкальской области японских подданных от всяких случайностей» под «покровительством властей» 108 . 20 февраля пришло сообщение из Благовещенска: «Здесь японцы спешно распродают свои пожитки. Им велено всем выезжать к Иркутску; крайним сроком для выезда назначено 25 февраля» 109 . Еще в начале февраля 1904 г. в Иркутске в доме японца-фотографа Саку было найдено несколько сот негативов снимков мостов, переправ рек, вокзалов и других построек Сибирской железной дороги, а также городов Мариинска, Красноярска, Томска и Иркутска с указанием на обороте численности населения в каждом из них, характеристикой промышленности и т.д. Вслед за тем, по распоряжению Иркутского военного генерал-губернатора, все японцы были высланы из города 110 , а по настоянию директора Департамента полиции, японским подданным было запрещено жить по всей линии Сибирской железной дороги.

Однако надзор, установленный за этой железной дорогой, далеко не всегда был эффективен. В сентябре 1904 г. Департаменту полиции стало известно, что «японским правительством был командирован в Россию для осмотра железных дорог агент, которому удалось подробно осмотреть Сибирскую железную дорогу вплоть до Байкала» 111 . Имя этого агента так и осталось нераскрытым, и, по свидетельству очевидца, японцы продолжали более или менее свободно наблюдать за переброской войск «на многих станциях Сибирской железной дороги» 112 . В марте 1904 г., по просьбе японского посланника в США, американский госсекретарь Джон Хэй (J. Hay) поручил послу в Петербурге Маккормику (R. McCormick) похлопотать перед российскими властями об облегчении возвращения на родину 40 тысячам японцам, проживавшим в Сибири 113 .

На юге России контрразведчикам удалось выйти на след бывшего японского консула в Одессе Ижима Каметаро. Если верить газете «Одесские новости», которая в свою очередь ссылалась на лицо, «близко стоявшее к японскому консульству в Одессе», еще до начала русско-японской войны Ижима имел тайных информаторов в Турции, Персии, Сербии, Болгарии и на Кавказе и вообще демонстрировал повышенный интерес к политике России на Балканах 114 . С началом войны по распоряжению министра Дз. Комура вместе с другими сотрудниками консульства он покинул Россию и перебрался в Вену, где, по данным Департамента полиции, возглавил один из центров японской «разведочной службы» с агентурой в Харькове, Львове и Одессе 115 . Несмотря на предпринятые усилия, поиски агентов бывшего консула в Харькове и Львове успехом не увенчались, зато одного из его одесских информаторов, японца То-гаси Киичи, обезвредить удалось, что также следует занести в актив российской контрразведки. На след Тогаси, слуги Ижима, который официально оставался в Одессе для присмотра за имуществом консульства, Департамент полиции вывело одно из его донесений в Вену, перехваченное почтовой цензурой в мае 1904 г. В результате последующего «особого бдительного» наблюдения за Тогаси и его корреспонденцией в июне – июле было задержано еще четыре его донесения со сведениями о мобилизации и передвижениях русских войск, а также о подготовке японцами «злоумышлений» на Балтийском и Черноморском морях 116 . 31 июля 1904 г. Тогаси был арестован и, несмотря на попытку заступничества со стороны американского консула, выдворен из России.

Другие агенты Ижима на юге России – британский журналист Маккена (McKenna) и некий французский профессор, постоянно живший в Одессе, завербованные им незадолго до начала войны, – до 1905 г. оставались русской контрразведке не известны. По свидетельству историка Ч. Инаба, в эти годы они передали японцам много ценной информации о русском Черноморском флоте, а также о кораблях Добровольного флота, включенных в состав 2-й Тихоокеанской эскадры 117 . На протяжении всей войны Департамент полиции оставался в полном неведении и относительно других, действовавших в России секретных сотрудников японских дипломатов, которые работали в Западной Европе (на сведения одного из таких тайных информаторов летом 1904 г. в своей переписке ссылался посол Японии в Париже Мотоно 118 ).

Интересны обстоятельства, при которых в Донской области был обезврежен австрийский авантюрист Т.В. фон-Подоски, еще в 1890-е годы предлагавший себя в «сотрудники» русским, австрийским, а позднее – германским и японским разведывательным органам. 27 сентября 1904 г. Главный штаб сообщил в Департамент полиции о том, что в Вене появился некто из Таганрога, передавший японскому посланнику Макино сведения о мобилизации 4-й Донской казачьей дивизии, которые в копии и прилагались 119 . Но не прошло и недели, как на Фонтанке было получено донесение начальника Донского областного жандармского управления по Таганрогскому округу, в котором было указано имя и подробности «разработки» этого незадачливого шпиона, слежка за которым, как оказалось, велась уже с июля этого года. В результате через подставных лиц Подоски получил от российских контрразведчиков и отвез в Вену документы, которые действительно касались казачьей мобилизации, но были подготовлены окружным воинским начальником и никаких настоящих секретов, понятно, не содержали 120 . За тем же, что и Подоски, занятием в Екатеринославе были задержаны два других австрийца, которые и действовали по похожей схеме – от подкупленных писарей здешнего воинского начальника они получали сведения о ходе мобилизации, которые через Австрию пересылали в Японию.

В целом, несмотря на ряд частных успехов, борьбу с японской секретной агентурой на своей территории российская контрразведка очевидно проиграла – главным образом, в силу далеко неравных «стартовых» условий. Разведывательная сеть, которая была создана Японией в России в предвоенные годы, раскрыта и обезврежена ею не была. «Уже после объявления войны между Россией и Японией, – признавала близкая к правительственным кругам и весьма осведомленная газета “Новое время”, – обнаружилось, что эта последняя организовала целую систему шпионства, чрезвычайно тонко задуманного и искусно выполненного. Японские шпионы по единогласным отзывам являются образцовыми» 121 . Своеобразным отражением этих страхов явился образ японского шпиона, всепроникающего и внушающего ужас своей железной волей, дерзостью и целеустремленностью, который сложился в общественном сознании и психологически точно выведен А.И. Куприным в его тогда же написанном знаменитом рассказе «Штабс-капитан Рыбников»: у этого, внешне почти карикатурного «маленького, черномазого, странно болтливого, растрепанного и не особенно трезвого» человечка в русском общеармейском офицерском мундире, бродящего по петербургским военным канцеляриям, герой Куприна умеет рассмотреть «злобное, насмешливое, умное, пожалуй, даже высокомерное» выражение лица, «принадлежащее существу с другой планеты» 122 .