Второй том трилогии "История болезни" охватывает конец восьмидесятых - первую половину девяностых годов. Тот самый отрезок, когда большинство лишилось иллюзий относительно светлого будущего. Название "Терапия" подходит как нельзя лучше.
Содержит нецензурную брань.
Байки старого слесаря
Кто читал "Тополиную рубашку" Крапивина, наверняка помнит описание многоуровневых снов. Этой ночью в такой сон угодил я сам.
"Ленинец", цех 116. И – Юрий Викторович Парфёнов… За своим верстаком, что-то мастерит. Я у другого верстака, ряда через три, болтаю с Олегом Ивановым, моим первым и единственным тренером по пинг-понгу. Время, видимо, ближе к обеду, потому что я в "низком старте" – готов мчаться в столовую, занимать место у раздачи. Наша обычная практика была: я занимал места на нас четверых, иначе сорока минут на обед не хватало, вперёд пролезали орлы из "сто семнадцатого". Благо их двери аккурат напротив столовой, а нам с четвёртого этажа еще спуститься надо было…
Юру (никогда не звал его по имени) вижу хорошо, он изредка поднимает голову – за моей спиной часы висят. И тут до меня доходит, что я давно в этом цехе не работаю, что Юра много лет как похоронен на Волковом кладбище и всё это сон. И – просыпаюсь?
Опять "Ленинец", снова цех 116, только место другое: небольшой коридорчик рядом с моей бывшей кладовой. Бывшей, потому что я работаю в другом цехе… Мимо проходит тётя Лена Торлина, фрезеровщица. Глаза заплаканы. Я спрашиваю про Юру – неужели правда умер? Тётя Лена, сквозь плач, говорит, что Юра сам себя убил… Всё это настолько дико, что я разом вспоминаю: ведь я много лет уже не работаю на "Ленинце"! И тётя Лена умерла задолго до Юрия Викторовича. Мне об этом сообщил наш бывший профсоюзный вожак Андронов, которого я в девяносто восьмом случайно встретил возле метро. И – просыпаюсь?
В своей квартире на проспекте Большевиков. Лежу в кровати, пытаюсь осмыслить увиденный сон, вспоминаю голос Юриной вдовы по телефону. Чтобы Юра мог пойти на самоубийство? Бред, дурацкий сон.
И тут меня окончательно будит кот. Я в своей квартире на улице Новосёлов, где живу больше десяти лет. На часах половина седьмого и скоро меня должен разбудить выполняющий функции будильника телевизор…
Начни сначала
До шестнадцати лет я, как и все нормальные дети, сперва мечтал стать космонавтом, потом знаменитым хоккеистом, после всерьёз увлекся кукольным театром и надеялся поступить в театральный институт. Если бы мне тогда сказали, что вместо театрального я попаду в ПТУ и стану слесарем, то без преувеличения – я был бы в ужасе. Ну не годился я в слесари ни по характеру, ни по призванию, ни по здоровью. Какой я тогда был? В четырнадцать лет мне никто не давал больше двенадцати. Вечно болеющий, худющий до прозрачности, с маленькими "музыкальными" руками. Этими руками на скрипке пиликать, а не молоток держать! До середины пятого класса я на уроки труда попадал раза три, не больше. И все три раза в столярку. Если по дереву я еще хоть что-то сделать мог, то как работать с железом вообще не понимал. Но рано или поздно свидание со слесарной мастерской должно было случиться. В один прекрасный день, после очередного ОРВИ, я попал в совершенно незнакомую для меня атмосферу – железные верстаки, незнакомые инструменты, трудовик чего-то непонятное бормочет… К счастью, сосед по верстаку перевел задание на русский – взять квадратный лист металла, разметить и просверлить четыре отверстия согласно схеме на доске.
Взял линейку, взял чертилку – кусок закалённой проволоки с заточенным остриём, нацарапал разметку. Зажал железку в ручных тисках, потопал к станку. Мне пальцем у виска крутят: накернить надо!
Теперь-то я знаю, что для того, чтобы сверло не елозило по металлу, в железке надо сделать небольшое углубление, иначе говоря керн. Для получения керна используется кернер, толстый металлический штырь, заточенный с одного конца. Процесс накернивания угадывается по форме инструмента – ставишь острым концом в нужную точку, по пятке (тупой стороне) керна тюкаешь молотком. Готово!
Не завидуйте, это я сейчас такой умный. А тогда я понятия не имел, как этот керн выглядит. Подошел к шкафу, выудил круглый заостренный стержень, вернулся к верстаку, примериваюсь тюкнуть первый керн. А мне орут "Положь надфиль, два!"… Ну да, я вместо керна взял круглый надфиль и пытался им накернить разметку.
Прошло время. После восьмого класса я успешно вылетел в ПТУ и пришел на заводскую практику. Первым же делом узнал, что в качестве кернера все слесари цеха используют круглые надфили с заточенным кончиком.
Забудь!
Кажется, у раннего Задорнова был рассказ "Дневник молодого специалиста". Там каждый новый этап его жизни начинался со слов "Забудь всё, чему тебя до этого учили!".
Первыми словами, которыми меня встретили в ПТУ, было "Тут тебе не школа!". После чего коротко, но подробно объяснили, что я теперь вливаюсь в славную семью советского рабочего класса и, значит, становлюсь взрослым членом общества. А это значит, что пора забыть детские забавы, отныне всей моей жизнью будет править трудовая дисциплина. Правда, чем трудовая дисциплина отличается от обычной, объяснить не смогли.
Видимо, в полном соответствии с трудовой дисциплиной первого сентября не удалось найти свою фамилию в списках групп, хотя перечитал вывешенные листки вдоль и поперёк. Рядом со мной столь же безуспешно пытались найти себя ещё человек сорок, что несколько успокаивало.
Тем временем торжественная церемония начала нового учебного года уже набирала ход. Директор училища что-то там вещал про очередное поколение советских рабочих, из динамиков пели про заводскую проходную, что в люди вывела… Без малого полсотни человек были чужими на этом празднике жизни.
Наконец нарисовался субъект лет пятидесяти с хвостиком. Мелкий, тощий, в очках и с татуировкой "Толя". Представился Анатолием Николаевичем, сказал, что он мастер группы 622, список которой он сейчас зачитает.
– Афонин!
– Я! – Белобрысый парнишка поднимает руку.
– Давыдов!
– Здесь… – отзывается парень рядом со мной.
Десяток фамилий, десяток откликов.
– Кабиров!
– Я! – Высоченный красавец-брюнет, по которому театральный институт плачет и все девки сохнут.