Когда из коридора донеслись шаги, дыхание, шорох по камню и короткая песенка, нав насторожился. Шебуршали там, минимум, трое. По рокоту откатываемой двери Ромига сразу понял: пришёл не Безымянный, тот предпочитает обходиться без пошлых бытовых шумов. Неприятным сюрпризом стало то, что сторожевое заклятье не разомкнулось, а сжалось вокруг Ромиги, сковав движения едва ли не до полной неподвижности. Нав как встал у притолоки, так и застыл столбом. И магия оказалась связана, будто кто-то предусмотрительно нацепил на пленника брошку с акулой. Как бы зря энергию берёг…

В комнату с опаской зашли две уже знакомые женщины. Сейчас ничто не мешало рассмотреть их во всех подробностях, и нав с интересом вглядывался в немолодые, угрюмые, напряжённые лица. Вероятно, зиму-другую назад они были, на местный вкус, весьма хороши. Разрез глаз, форма носа и губ, заметная рыжина по ости пышных белых грив отличали обеих охотниц ото всех виденных прежде. Но не настолько отличали, чтобы с уверенностью определить, племенные это черты или яркие фамильные? А сёстрами рыжули могли оказаться, слишком много общего в облике и повадках. Встречаться взглядами с чужаком они упорно избегали, даже искоса и мельком. Если переговаривались, то только безмолвной речью.

Скорее всего, женщины занимали в своём доме далеко не последнее место. Даже добротные меховые штаны были щедро изукрашены бисерными висюльками вдоль швов и у пояса. Это, не считая тяжёлых серёг, забавно оттягивающих уши, сложносочинённых ожерелий, и широких браслетов на запястьях. Но подо всей мишурой сами охотницы выглядели измождёнными и зашуганными. У Лембы даже младшие служанки глядели веселее!

Когда женщины уже подхватили столик и двинулись на выход, Ромига спросил:

— Хорошо ли живётся в доме у фиорда, красавицы? Не тревожат ли дурные сны?

Эффект вышел, как если бы вдруг заговорила посуда. Стол уронили — с грохотом и дребезгом разлетевшихся черепков — и остолбенели, вытаращив одинаковые изжелта-зелёные глаза, зажав себе ладонями рты. Потом одна женщина заполошно всплеснула руками и опрометью сбежала, вторая выскользнула в коридор с оглядкой, по стеночке. Там случился короткий разговор на повышенных тонах, после чего в комнату вразвалочку зашёл очень знакомый на рожу охотник.

С прошлой встречи эта рожа украсилась двумя роскошными фингалами, перебитым носом и рассечённой, грубо зашитой бровью. Однако не узнать Арайю было трудно. И как ни заполировать красоту (даже любопытно, кто его так отделал?) парой «эльфийских стрел»: в лоб и в сердце?

Увы, пустая затея, даже не сверкнуло. Арайя ухмыльнулся, продемонстрировав дырку от недавно выбитого клыка. Выволок в коридор стол, вернулся, распинывая из-под ног черепки вместе с устилающими пол шкурами и недвусмысленно поддёргивая рукава обтрёпанной куртки:

— Вот ты и попался в силок, никчёмный колдунишка! Помнишь, погань, за что я тебе сейчас всыплю? Или опять всё забыл?

Ромига ничего не забыл, но убитых беззаконников ему было ничуточки не жаль. Не полезли бы они обманом захватывать чужой дом, жили бы! Он ответил широкой, нахальной улыбкой, глядя в заплывшие глазки беззаконника.

— Да неужто, за тарелки, разбитые двумя трусихами?

Хрясь! Нав попытался уклониться от прямого в челюсть и вмазать в ответ, но еле дёрнулся. Град ударов, стремительных, сильных, хлёстких, ни увернуться, ни заблокировать, только терпеть, изображая тренировочный манекен. Ромига быстро «поплыл», несмотря на высокий болевой порог, хвалёную навскую живучесть и то, что колотили его не смертным боем, а скорее, чесали кулаки. Наконец, Арайя выдохся, отступил, зализывая сбитые костяшки, отплёвываясь от чёрной и красной крови. С удовольствием осмотрел дело своих рук — незримая сеть так и держала избитого нава в вертикальном положении. Арайя ещё раз брезгливо сплюнул:

— Вот же погань! Жаль, мудрый запретил убивать тебя до смерти, а то выпустил бы тебе кишки, да ими же удавил! — пустая угроза, беззаконник явно боялся мудрого сильнее, чем ненавидел нава.

— Как же его зовут-то, твоего мудрого? Кому кланяться за спасение? — говорить трудно, губы разбиты, а говорить внятно — почти невозможно, однако Ромига старался изо всех сил. Он хотел знать имя, это казалось важным, важнее боли.

Арайя поморщился, передёрнул плечами.

— Его зовут мудрый, просто мудрый.

Вытянул из ножен чёрный в рыжую крапину обсидиановый нож, подул на лезвие, примерился к неподвижному наву так и эдак, будто перед разделкой туши.

— У-у-у, каких же охотников ты загубил, навозный выползок! За единого из них всей твоей поганой крови не хватит расплатиться! А уж за всех…

Сиплый голос Арайи дрогнул, и прорвалось вдруг наружу такое горе, такая дикая, невыносимая тоска и отчаяние, что Ромига позабыл даже о неприятном соседстве обсидиана. Нет, наву по-прежнему не жаль было ни убитых, ни выжившего, он с удовольствием воссоединил бы их… А нож мелькнул в опасной близости от лица, намечая удары в глаза, потом, ощутимо царапая, подпёр подбородок: