— Голкья связана по рукам и ногам устаревшими законами и обычаями — я желаю освободить её. Голкья смертельно больна и еле дышит под гнётом снегов — я желаю исцелить и согреть её. Охотники ютятся в пещерах, перебиваются с рыбы на выползков — я желаю накормить всех достойных и поселить их в сияющих городах из снов. Я знаю, как этого добиться, мне нужно только повиновение. Для начала, повиновение всех мудрых.

Воля колдуна давит, мутит разум. Но подчинить Вильяру даже у их общего наставника получалось редко. И этот не сможет, равно как и она не подчинит его (конечно, попробовала!). Вильяра стряхивает с плеч чужие загребущие лапы:

— О мудрый Наритьяра Средний, тебе же не хватит силы, чтобы удержать всю Голкья под своею рукой!

— У меня одного, конечно, не хватит, — он признал это неожиданно спокойно и трезво, с высокомерной ухмылочкой, мол, превосходство моё — не только в силе. — Именно потому мне нужны все вы, живые: и мудрые, и одарённые из охотников… Ты приносишь мне присягу сейчас, о мудрая Вильяра? Или дать тебе ещё время подумать?

Его спокойствие пугает, хуже бурного натиска: так неколебимо верит беззаконный колдун в свой замысел и в свой расчёт.

Вильяра, прячет взгляд, склоняет голову:

— Время. Дай мне время, о мудрый!

Довольный смешок, порыв ледяного ветра — и Вильяра в пещере одна. Она зябко охватывает себя за плечи, бродит взад-вперёд от стены до стены, трясёт головой, пытаясь избавиться от поганого ощущения давящей чужой воли. Подбрасывает угля в очаг и зовёт Латиру: «Старый, ты куда пропал, щурова сыть?» Вздрагивает от неожиданности, когда он откликается вслух из дальнего угла:

— Здесь я, малая! Никогда ещё не ворожил «морозную дымку» так быстро и так старательно.

Латира выходит на свет, но удержать взгляд на старом колдуне всё ещё трудно, и даже аура едва ощутима. Он нервно отряхивается, сбрасывая остатки заклятья вмести с тысячелетней пылью. Вильяра спрашивает:

— Зачем ты спрятался?

— Мне нельзя было попадаться ему на глаза, но и бросить тебя я не мог. Любопытно, как он попал сюда? Ему знакомо это место, или он искал тебя и нашёл?

— Я страшно сглупила, старый! Я послала ему зов. Считай, сама указала место.

— Зов?

— Да, я спросила, зачем он раскачивает Голкья.

Латира кривится горестно:

— Это можно назвать глупостью, но я не буду. Я скажу: хорошо, что теперь ты знаешь его цели, малая. Он сам объяснил тебе многое, чего не мог рассказать я.

— Мудрый Латира, ты что, присягнул ему?

— Прости, малая, но я не смею говорить об этом.

Ответ, равнозначный «да». Вильяра запрокинула голову и взвыла, а потом закрыла лицо руками и осела на колени, сворачиваясь в дрожащий, жалобно скулящий комок на полу. В точности, как Ирими, только вместо головы жениха у неё — не исполненный и совершенно неисполнимый уже долг перед кланом. А ещё ей, прошедшей огонь, воду и лёд посвящения, гораздо труднее расстаться с рассудком, соскользнуть хотя бы во временное в беспамятство. Мама, мамочка, как же больно!

***

Мудрый Латира в очередной раз удачно избежал внимания Безымянного. Уж если тебя связали смертной клятвой, если не можешь ударить врага, если знаешь, что выполнишь беспрекословно любой его приказ, лучшее, что ты можешь — закрыться от мысленной речи врага, не попадаться ему на глаза, не становиться оружием в его руке.

Латира слышал весь разговор и прекрасно понимал отчаяние Вильяры. Он сам пережил подобное: прошёл насквозь, будто стихии посвящения. Он успел изучить западню изнутри и видел выход, но не знал, как туда добраться. Пока не знал!

Он позволил Вильяре немного порыдать без помех, потом уселся рядом и запел, в точности, как пел над её несчастной матерью. Знахаркина дочь постепенно успокаивалась: ещё немного участия и ворожбы, ещё чуть-чуть терпения, и можно будет с нею дальше говорить.

***

Ромига держал на ладонях чёрно-рыжий обсидиановый нож. Археолог Роман Чернов, которого нав изображал несколько лет, сказал бы, что видит шикарный образчик тонкого бифаса: клинок лавролистной формы на рукояти из кости, с обмоткой из жил. Похоже на культуру Кловис, в своём роде — почти совершенство. Нож был явно не новый, за ним умело ухаживали, подновляя кромки. Вероятно, теми же руками, что когда-то изготовили. Прощай, Арайя, мастер каменных клинков, глава одноимённого дома…

Нав прикинул, что при необходимости, мог бы этим красивым ножичком довольно легко зарезаться. Знал, куда вогнать клинок и как повернуть… Нет, отхватить себе голову катаной — быстрее и надёжнее. Но самоубийство — самый крайний выход, а Ромиге до края очень-очень далеко.

Однако, покойник был большим любителем всего острого: кроме ножа на поясе, у него нашлась ещё пара засапожных. Один — кремнёвый, погрубее обсидианового, но той же работы. Второй — добрая сталь с клеймом мастера Лембы.