Кого? И о чём ты вообще говоришь, Картер?

Она действительно ничего не поняла, но это и неудивительно, ведь глаз на спине ни у кого нет. Однако всё быстро решаемо.

Обернись и посмотри наверх. Я на трибуне позади тебя.

Подчинившись, Кейт мгновенно обнаруживает меня глазами и уже со знанием дела возвращается к нашей переписке.

Ну привет. Так, значит, это всё не слухи, а правда. Тогда, полагаю, с возвращением тебя. Хотя ты и не выглядишь таким уж счастливым.

Так ты ее возьмёшь?

Кого?

Блондинку. В ней однозначно что-то есть.

Да брось. Эта Брук словно бревно.

Но ты ведь из любой можешь сделать шедевр.

Ты что, её знаешь и пытаешься продвинуть?

Я впервые её вижу.

Тогда… надо думать, Дерек Картер выходит на охоту? Так что ли?

Нет. Может быть. Не знаю.

Весь вопрос в том, а какая мне с этого выгода.

Необязательно всё в жизни должно содержать в себе какую-то выгоду. Ты можешь… ну, можешь сделать это чисто по старой дружбе.

Скорее уж в память о былом. Не припоминаю, чтобы мы с тобой дружили.

Мы, и правда, не были друзьями в общепринятом понимании этого слова, а вот друзьями с привилегиями являлись ещё до моего знакомства с… до моего брака, и её ответ напоминает мне о том, что Кейт как была той, кто за словом в карман не лезет, так ею и осталась.

Твоя прямота просто убийственна.

А ты что, хотел сберечь мои чувства? А я и не знала… Прости, что помешала.

Очень смешно.

Не думаю, что тебе весело, Картер.

Просто сделай мне одолжение, хорошо?

Ладно, так уж и быть, но с тебя ужин.

Сегодня? После тренировки? Думаю, буду выжат, как лимон.

Ничего, ради такого случая я поработаю водителем.

Тогда созвонимся.

Отлично. И Дерек?

Да?

От моего краткого ответа и двух букв, содержащихся в нём, так и веет странной настороженностью и неким волнением, ведь Кейт никогда, сколько я себя помню, не обращалась ко мне по имени. Даже в постели во время нашей короткой, но яркой интрижки, считая, что лишь так возможно сохранять эмоциональную дистанцию с теми, кто не способен испытывать настоящую привязанность и любовь, если уж тебе не удалось противостоять и угораздило с таким связаться. Моя внутренняя тревога почти переливается через край и достигает своего апогея, но впоследствии сопровождается больше яростной злобой, чем горьким огорчением, и виной всему ощущающиеся продуманными и взвешенными слова.

Сочувствую по поводу развода. Я знаю, она была большим, чем все остальные, вместе взятые.

Но на них я уже ничего не отвечаю. Молчание — это золото.

Мои руки сжимаются в кулаки, дыхание становится тяжёлым, негодующим и злым, и я едва сдерживаюсь, чтобы не открыть прозрачную дверь, не нарушить уединение отца и дочери, которых совершенно не скрывают раскрытые сейчас жалюзи на стекле, не ворваться внутрь в приступе яростной агонии и не спровоцировать страшный скандал. Мною было рассказано всё, как есть, и какая-то часть меня… не знаю, ожидала поддержки и выступления на моей стороне ещё и в том, что касается личных обстоятельств, но с другой стороны, объективно говоря, как я вообще мог допускать такие мысли и рассчитывать на Джейсона? Конечно, он всегда выберет её, единственную и по-прежнему горячо любимую дочурку, очевидно вернувшуюся в город и, возможно, собирающуюся провернуть то же самое и в отношении группы поддержки. Но это не значит, что, проходя по коридору первого этажа мимо кабинета главного тренера по пути ко входу в зал, откуда вот-вот должны выйти девчонки, мне было легко осознать весь смысл открывшейся моему взору картины и замереть посреди очередного шага из-за ощущений сжигающего гнева, колющего раздражения и закипевшей ненависти. Я почти задыхаюсь, давлюсь воздухом и дрожу всем разочарованным, сгорбившимся из-за обрушившегося несчастья и познавшим муки очередного огорчения телом, не желающий видеть имеющие место быть объятия и в то же самое время неспособный отвернуться, и эта картина, кажется, намертво отпечатывается в моем мозгу. Как Оливия что-то говорит, нечто совсем короткое, чёткое, ёмкое и не оставляющее сомнений в правдивости сказанного, как Джейсон, замешкавшись всего на долю секунды, порывисто и быстро, но нежно и трогательно прижимает её к себе и ласково обнимает, и как это действие приобретает полностью взаимный характер. Вот и весь разговор. Только такой дурак, как я, мог всерьёз полагать, что его признание способно убить и уничтожить любовь родителя к своему ребёнку. Неважно, что мы делаем, отцы и матери всегда остаются на нашем поле, и, выходит, это актуально даже тогда, когда ты лишаешь их продолжения вашего рода. Данную в некотором смысле слепую верность мне ни за что не понять. С появлением собственного дитя я бы наверняка приблизился к этому, но его у меня не будет. Что ж, тем больше причин забить на всё это в целом и эту семейку в частности и вернуться к поиску отдушины.

***

— Поздравляю с первым успехом.

— Ты это мне? — она выходит из раздевалки группы самой последней, но я всё ещё тут, до этого мгновения подпиравший стену рядом со своим собственным изображением, вновь оказавшимся на плакате под стеклом после недавней фотосессии, и ожидавший встречи лицом к лицу, а в нужный момент умело принявший вид человека, просто проходящего мимо и в значительной степени идущего куда глаза глядят. Думаю, это сработает. По крайней мере, должно. Видимое безразличие, сокрытие интереса под маской банальной вежливости, и ответственно-серьёзное расположение по отношение к новичку. Открытость и желание помочь ведь подкупает, да?

— Очевидно, что да, ведь я здесь больше никого не вижу. Тут только мы.

— И правда, — осмотревшись в пустынном коридоре, соглашается Брук, держа руки в карманах фирменной яркой толстовки канареечного цвета, уже одетая в также выданные Кейт частично блестящую фиолетово-жёлтую короткую юбку с эмблемой и названием команды на ней и соответствующий топик, оголяющий живот и подчёркивающий приподнятую грудь. Наличие формы лучше всего говорит об удаче и благополучном осуществлении задуманного, и, хотя, как новенькой, ей ещё предстоит многому научиться, например, работе в коллективе, взаимодействию, слаженности и синхронности, о моём участии в её судьбе она никогда не узнает.