Разобщенным показался себе, сирым русский человек в сортированном и по горло занятом Западе, ему было слишком безродно. Когда веревка, на которой он был привязан, порвалась и судьба его, вдруг отрешенная от всякого внешнего направления, попала в его собственные руки, он не знал, что делать, не умел с ней управляться и, сорвавшись с орбиты, без цели и границ упал в иезуитский монастырь!

На другой день, часа в два, я отправился в St. Магу Chapel. Тяжелая дубовая дверь заперта, - я стукнул три раза кольцом; дверь отворилась, и явился тощий молодой человек лет восемнадцати, в монашеском подряснике; в -руках у него был молитвенник.

– Кого вам?
– спросил брат-привратник по-английски.

– Rйvйrend Father Petcherine84.

– Позвольте ваше имя.

– Вот карточка и письмо.

В письме я вложил объявление о Русской типографии.

– Взойдите, - сказал молодой человек, запирая снова за мною дверь. Подождите здесь.
– И он указал в обширных сенях на два-три больших стула со старинной резьбой.

Минут через пять брат-привратник возвратился и сказал мне с небольшим акцентом по-французски, что le pиre Petcherine sera enchantй de me recevoir dans un instant85.

После этого он повел меня через какой-то рефекторий86 в высокую небольшую комнату, слабо освещенную, и снова просил сесть. На стене было высеченное из камня распятие и, если не ошибаюсь, с другой стороны также богородица. Кругом тяжелого массивного стола стояли большие деревянные кресла и стулья. Противуположная дверь вела сенями в обширный сад, его светская зелень и шум листьев были как-то не на месте.

Брат-привратник показал мне на стене надпись; в ней было сказано, что rйvйrend Fathers принимают имеющих в них нужду от четырех до шести часов. Еще не было четырех. (365)

– Вы, кажется, не англичанин и не. француз?
– спросил я его, вслушиваясь в его акценты.

– Нет.

– Sind sie ein Deutscher?

– О, nein, mein Herr, - отвечал он, улыбаясь, - ich bin beinah ihr Landsmann, ich bin ein Pфle87.

Ну, брата-привратника выбрали недурно: он говорил на четырех языках. Я сел, он ушел; странно мне было видеть себя в этой обстановке. Черные фигуры прохаживались в саду, человека два в полумонашеском платье прошли мимо меня; они серьезно, но учтиво кланялись, глядя в землю, и я всякий раз привставал и также серьезно откланивался им. Наконец, вышел небольшой ростом, очень пожилой священник в граненой шапке и во всем одеянии, в котором священники ходят в монастырях. Он шел прямо ко мне, шурстя своей сутаной, и спросил меня чистейшим французским языком:

– Вы желали видеть Печерина? Я отвечал, что я.

– Чрезвычайно рад вашему посещению, - сказал он, протягивая руку, сделайте одолжение, присядьте.

– Извините, - сказал я, несколько смешавшись, что не узнал его; мне в голову не приходило, что встречу его костюмированного, - ваше платье...

Он слегка улыбнулся и тотчас продолжал:

– Давно не слыхал я никакой вести о родном крае, об наших, об университете; вы, вероятно, знали Редкина и Крюкова.

Я смотрел на него. Лицо его было старо, старше лет; видно было, что под этими морщинами много прошло, и прошло tout de bon88, то есть умерло, оставив только свои надгробные следы в чертах. Искусственный клерикальный покой, которым, особенно монахи, как сулемой, заморяют целые стороны сердца и ума, был уже и в его речи и во всех движениях. Католический священник всегда сбивается на вдову: он так же в трауре и в одиночестве, он так же верен чему-то, чего нет, и утоляет настоящие страсти раздражением фантазии.

Когда я ему рассказал об общих знакомых и о кончине Крюкова, при которой я был, о том, как его сту(366)денты несли через весь город на кладбище, потом об успехах Грановского, об его публичных лекциях, - мы оба как-то призадумались. Что происходило в черепе под граненой шапкой, не знаю, но Печерин снял ее, как будто она ему тяжела была на эту минуту, и поставил на стол. Разговор не шел.

– Sortons un peu au jardin, - сказал Печерин, - le temps est si beau, et cest si rare а Londres.

– Avec le plus grand plaisir89. Да скажите, пожалуйста, для чего же мы с вами говорим по-французски?

– И то! Будемте говорить по-русски; я думаю, что уже совсем разучился.

Мы вышли в сад. Разговор снова перешел к университету и Москве.

– О, - сказал Печерин, - что это было за время, когда я оставил Россию, без содрогания не могу вспомнить;

– Подумайте же, что теперь делается; наш Саул совсем сошел с ума после 1848.
– И я ему передал несколько гнуснейших фактов.

– Бедная страна, особенно для меньшинства, получившего несчастный дар образования. А ведь какой добрый народ; я. часто вспоминаю наших мужиков, когда бываю в Ирландии, они чрезвычайно похожи; кельтийский землепашец - такой же ребенок, как наш. Побывайте в Ирландии, вы сами убедитесь в этом.

Так длился разговор с полчаса, наконец, собираясь оставить его, я сказал ему:

– У меня есть просьба к вам.

– Что такое? Сделайте одолжение.

– У меня были в руках в Петербурге несколько ваших стихотворений - в числе их есть трилогия "Поликрат Самосский", "Торжество смерти" и еще что-то, нет ли у вас их, или не можете ли вы мне их дать?