23 июля 1603 года состоялась коронация Якова в Уайтхолле. В этот день под проливным дождем Фрэнсис Бэкон в числе трехсот других подданных Его Величества был возведен в рыцарское достоинство. Поскольку в это время в городе свирепствовала чума, Яков с супругой Анной Датской сразу после коронации отбыли в Вудсток, а сэр Фрэнсис – в Горхэмбери.

То, что он стал рыцарем, его не радовало. Еще накануне церемонии, 3 июля, он пишет Р. Сесилу: «этот затрепанный и почти проституированный рыцарский титул я мог бы получить без труда при вашем содействии», напомнив, что «тут, в бардаке Грейс-Инн, у меня под боком аж три новых рыцаря». Он даже вспомнил с ностальгической грустью елизаветинские времена: «при королеве, моей прекрасной госпоже, кворум был мал, и служба ей была своего рода фригольдом [437] , но это было более серьезное время» [438] .

Так как летом и осенью 1603 года его услуги в качестве советника не требовались (ему, по счастью, не пришлось выступать в суде по делу о государственной измене лорда Кобема и сэра У. Рэли [439] ), он мог посвятить себя написанию нескольких задуманных, а отчасти уже начатых трудов: об объединении Англии и Шотландии, о преодолении разногласий, грозящих расколоть церковь, а также трактата «Temporis partus masculus» («Плодотворный отпрыск времени») [440] .

В июле 1603 года Бэкон писал Р. Сесилу: «Я возлагаю теперь все свои надежды исключительно на перо, посредством которого я смогу сохранить память о своих заслугах в последующие времена» [441] .

Впрочем, к 1604 году его политическая деятельность заметно оживилась. 19 марта этого года начал работать первый парламент Якова. Предстояло обсудить множество важных вопросов, в частности расходы на содержание королевского двора, а также привилегии и прерогативы монарха. Несколько комитетов палаты общин избрали сэра Фрэнсиса своим представителем, поручив ему выступать от их имени, причем одним из самых важных вопросов этой сессии было объединение Англии и Шотландии, которого настойчиво добивался король. Под скипетром нового монарха оказалось сразу три королевства – Англии, Шотландии и Ирландии. Но то было объединение корон. Яков же хотел большего – объединить страны. Дебаты в парламенте продолжались весь апрель и май. Была устроена совместная конференция представителей двух палат. Но дело не двигалось, несмотря на неудовольствие короля. Раздосадованный Бэкон, поддерживавший идею англо-шотландской унии, жаловался, что парламентарии ведут себя подобно греческому поэту Симониду Кеосскому, которому Гиерон I, тиран Сиракуз, задал вопрос о Боге, и поэт попросил на размышление сначала шесть дней, потом двенадцать, затем двадцать четыре. «Чем дольше мы переходим черед брод, – негодовал Бэкон, – тем больше у нас сомнений» [442] . Наконец, 2 июня 1604 года, парламент, отметив, что проект унии подобно зимнему фрукту «созревает медленно», принял билль о создании комиссии для всестороннего рассмотрения вопроса о предполагаемом союзе двух королевств. Бэкон был убежденным сторонником объединения. Во-первых, это позволило бы положить конец многовековой вражде двух стран, а во-вторых, объединившись с Шотландией и подчинив Ирландию, Англия стала бы одной из сильнейших европейских держав. Но, несмотря на затянувшиеся дебаты, коммонеры так и не смогли договориться. Что же касается лордов, то английская аристократия не хотела делить своих привилегий с «захудалой» шотландской знатью. Идея англо-шотландской унии, которую так горячо отстаивал Бэкон, была реализована лишь столетие спустя, в 1707 году.

В 1603 году Бэкон пишет трактат «Некоторые соображения относительно наилучшего умиротворения и наставления церкви Англии» [443] , посвященный сложным отношениям между официальной англиканской церковью и пуританами. Фрэнсис был последовательным противником всякого фанатизма. Он жестко отличал догматические разногласия от разногласий в вопросах ритуала и церковной иерархии. Если в первом случае надлежит, по его мнению, руководствоваться принципом: «кто не с нами, тот против нас», то во втором более уместен принцип: «кто не против нас, тот с нами» [444] .

Надо сказать, что отстаивать свои позиции в парламентских дебатах ему было непросто. Во-первых, до августа 1604 года у него не было официального статуса советника короны, он работал в этом качестве по устному желанию Елизаветы, подтвержденному затем Яковом [445] . А во-вторых, Бэкон был противником всяческих конфликтов, тем более с королем (не надо, убеждал он парламентариев, спорить с тем, кто командует тридцатью легионами) и с лордами. Разумеется, здесь можно вспомнить об уроках его отца, сэра Николаса, предпочитавшего во всем «средний путь». Впрочем, путь, которым приходилось идти Фрэнсису, более походил на тропинку через болото.

Обращаясь к весьма болезненному вопросу об отношениях между палатами, Бэкон исходил из того, что необходим диалог, ибо «сильным мира сего надлежит отстаивать свои прерогативы, тогда как нам (коммонерам)… – наши привилегии». Ему возражали – мол, нам говорят, что мы половина тела нации, а лорды – часть, ближайшая к голове. «Ничто не восходит к голове иначе, как через тело», – парировал Бэкон [446] .

Однако дело осложнялось тем, что «повестки дня» у коммонеров и у Его Величества были разными. Якова в первую очередь волновал вопрос об унии плюс религиозная ситуация в стране, у коммонеров программа была куда более насыщенной: монополии, поставки провизии королевскому дому [447] , налоги, права и привилегии нижней палаты и ее отношения с лордами и т. п. Более того, король занял неприемлемую для большинства населения Англии позицию в религиозном вопросе. Он назвал римскую католическую церковь «материнской», пусть даже и оскверненной «некоторой шаткостью и порчей», добавив, что не будет преследовать лояльных к власти католиков, но не потерпит, чтобы кто-то утверждал превосходство папы над королями.

Вообще отношение к Якову большинства парламентариев и Бэкона заметно различалось. Так, сэр Генри Йилвертон (Sir Henry Yelverton; 1566–1630), выражая настроения коммонеров, заявил: «Распоряжения Государя похожи на удар молнии, а его требование нашей преданности походит на рычание льва. Ему нельзя противоречить» [448] .

Ф. Бэкон (после встречи короля с одной из парламентских комиссий) не скрывал восторга: «Его (Якова) посещение нас возродило воспоминание о прошлых временах, когда мы уходили с таким же восхищением. То был голос Бога в человеке, высокая душа Бога, явленная в человеческой речи. Я не говорю, что это голос Бога, а не человека, ибо я не из породы льстецов Ирода: проклятье упало на того, который сказал это, и проклят был тот, кто это стерпел. Но мы могли бы сказать, как некогда сказал Соломон: „Мы рады, – О, Король! – что мы даем тебе отчет, ибо ты понимаешь, что тебе говорят“» [449] . Действительно, когда глава государства понимает, что ему говорят, это радует.

7 июля 1604 года в работе парламента был объявлен перерыв, и Бэкон получил возможность вернуться к своим трудам. Он намеревался завершить трактат под названием «Валериус Терминус об истолковании природы с аннотациями Гермеса Стеллы». Но сделать это ему не удалось. Сочинение было опубликовано после его смерти в 1734 году. В этом трактате, развивая свои мысли о познании природы, он предостерегал от двух крайностей: «знание, которое ищет лишь удовольствия, подобно бесплодной куртизанке, которая жаждет наслаждений и никогда не родит детей. А знание, которое ставит своей целью выгоду, карьеру (profession) и славу, подобно золотым яблокам, которые бросали под ноги Аталанте, она отбегала за ними в сторону, наклонялась, чтобы поднять, и в итоге проиграла состязание» [450] .