— Перестаньте, Константин Георгиевич! — ужаснулась Вера. — Наш Евгений Родионович — премиленький. У него просто неполадки с обменом веществ.

— Никаких непорядков у меня нет, — слегка обиделся Женька. — Люблю поесть — разве это дурно?

Вернулись Люба и Кофт. Полковник покупал дамам шоколад у тележки, которую возила по заведению томная девица на ужасно, неправдоподобно толстых ногах. Цветков налил себе еще коньяку, а Вере и Любе — замороженного шампанского.

— В былые времена не пьянел, а сейчас на второй бутылке скисаю! — сказал он. — Вам налить, печенка?

— Послушайте! — в меру рассердился Евгений.

— Цыть! — велел Цветков. — Коньяк, шампанское, водку?

— Ну, коньяк! — покладисто согласился Евгений.

— Молодец! — сказал Цветков. — Люблю парня за ухватку. Сразу видно, что молодец среди овец. Вы — молодец, товарищ горздрав?

Евгений Родионович уклонился от прямого ответа. Произнес с достоинством:

— Работаю по мере сил и способностей.

Но Цветков его не слушал. Он внезапно увидел Любу и удивился:

— Вы почему, гордая Люба, столь мрачны? Неужели старый грешник Кофт что-либо себе позволил? Имейте в виду, Любовь Николаевна, полковник — страшный человек. Его любили, но он — никогда. Кофт, сознайтесь, у вас железное сердце холодного соблазнителя?

Цветков ткнул окурок в пломбир и сказал Любе, наклонившись через стол:

— Ноблес оближ. Не вынесло бы меня в мое нынешнее положение — увел бы я вашу сестрицу от святого старца Володимира знаете с каким треском? А теперь — «не высовывайся, положение обязывает».

— Мне это неинтересно, — с ненавистью в голосе сказала Люба. — Абсолютно неинтересно.

Цветков вдруг захохотал.

— Ах, вот что! — сказал он. — Понятно! Вы не союзница, вы враг! Но я великодушен. Я щедр сердцем и добр!

Его развозило все больше и больше. Кофт смотрел на своего патрона с тревогой.

— Любовь Николаевна, — начал он, — в затруднительном положении. Она мне рассказала всю историю. Ее нужно освободить от прежней работы, и она должна получить назначение в Унчанск.

— Геноссе Кофт! — сказал Цветков. — Все, что пожелает Вера Николаевна, — для меня закон. Я глубоко перед ней виноват…

— Но Любовь Николаевна желала бы, чтобы сюда перевели некоего врача из Армянской ССР, некоего Вагаршака Саиняна, — так, Любовь Николаевна?

Люба молча кивнула. Глаза у нее были злые, и смотрела она в сторону — мимо Женьки.

— Горздрав, записывайте, — велел Цветков. — Вас, Люба, к водникам?

— Но это не в моей власти, — солидно произнес Евгений. — Наши условия…

— Вы получите депешу, — запивая коньяк шампанским, обещал Цветков. — Установленную по форме. Герр профессор Кофт, вам ясно?

Кофт наклонил сияющую лысину так, что она заблистала всеми огнями люстры.

— Он ничего не забывает, этот так называемый доктор наук, — сказал Цветков, — за это его и держим. Товарищ Печенкин, вы меня понимаете?

— Моя фамилия Степанов! — напомнил Евгений.

— А по-моему, Печенкин!

Все это было довольно обидно, но Евгений терпел. Он умел понимать большое начальство, когда оно, так сказать, играло и находилось под градусом. Огорчался он лишь потому, что Вера Николаевна и Люба видели, как обращается с ним Цветков. Но ведь они не могут не понимать, что терпит он из-за них же и еще ради этого своего старого друга Устименки?

В общем, печенка и последующий Печенкин — было не так уж оскорбительно. Хуже чувствовал себя Евгений, когда его послали за такси. «Поймайте машину!» Но с другой стороны, ведь генерал-то — Константин Георгиевич, а он всего-навсего майор запаса. И не профессор. И не грядущий членкор.

На улице закручивала непогода. Очки Евгения сразу залепило мокрым снегом, он едва не упал и, в довершение всех бед, напоролся на Варвару и отца, которые, конечно, догадались, что его послали за такси. Он не стал им перечить, даже попросил уступить очередь.

— Фиги! — сказала Варвара.

— Но там же дамы! — возмутился Евгений.

— Здесь тоже дамы и старики.

— Но-но! — пригрозил Степанов.

— Молчи, папуля. И знаешь что? Уговорим Женьку, чтобы он хоть попытался за себя заплатить. А, Женя? Сделай жест, движение, пожалуйста! Ну, чего сопишь?

А когда они уехали, он ждал еще долго и в конце концов поплелся домой пешком; по городу бегали крошечные машинки ДКВ — он со своей дебелостью еще пятым туда просто не влез.

И с ним даже не попрощались.

«Э, да что! — брюзгливо подумал Евгений. — Не для себя же. Нет, невозможно быть добрым!»

Печально, когда тяжелой болезнью заболевает юноша, полный сил и в пору расцвета всех лучших качеств своей души, но еще горше, когда заболевший принадлежит к семейству «большого человека», каковым именовался в Унчанске Зиновий Семенович Золотухин. Тогда средней мудрости правило насчет того, сколько раз следует примерить, прежде чем отрезать, превращается из портняжьего девиза в жупел осторожненьких человечков, которые и мерить-то не решаются, не то что резать, и сбывают такого больного куда подальше, прикидываясь «немогузнайками», лишь бы избавиться от ответственности за то, что когда-то называлось «волею божьею» и в исходе печальном караемо было разве что церковным покаянием…