Журнал «Юность» №04/2020
вернуться

Литературно-художественный журнал
Шрифт:

«о-кажется не скажешь и полслова…»

о-кажется не скажешь и полсловао ветке дереваи дрогнет целый леспростимся!нам столько места дали для разлукис чугунной ласточкой на память в уголке

«Нащупать спинку стула…»

Нащупать спинку стула.Облокотиться.Дождь среди ночи будто бы невозможен —потому что невидим,потому что зимний.И все же он есть,слушай его, слушай.Как ты перед Богом,маленький и холеный,так дождь, ломая коленки,перед тихой землей январской:Сказать – страшно,промолчать – не имеешь права.

Анна Ревянина

Родилась в Донецке в 1983 году. Член Союза писателей России, Союза писателей ДНР и Союза писателей Республики Крым. Стихи переведены на девять языков. Обладатель и финалист множества международных и национальных премий, в том числе Гран-при VIII Международного литературного фестиваля «Чеховская осень», специального приза «Слова на вес золота» еженедельника «Аргументы и факты», Национальной российской премии «Лучшие книги и издательства года – 2018» в номинации «Поэзия», премии «Книга года» (в соавторстве) и других. Автор семи книг.

«У меня есть брошь из Белграда…»

У меня есть брошь из Белграда.Я броши рада.И она мне рада.Мама охает: «Пятьдесят ойро,вот оно тебе надо?Собираешь безделки со всей земли!Купить бы лучше риса и гречки,а не брошь, оставшуюся после мертвой девочки».Мама, она живая,в ней чернота воды Дунаяи бомбежка Белграда,в ней человек с мишенью над головою:«Стреляй в меня!»Брошь – серебро и оникс.Бомбежка Белграда – забытый комикс,словно и не было ничего.Но посмотришь в черную брошь, как зеркало,и увидишь серба,который ее когда-то купил для дочери,но не успел подарить.Война – это то, что никогдане может быть конченодля живых.

«До чего же стыдно…»

До чего же стыдно.Все эти лица,лица на фоне десятка яиц,масла, сыра и банки с горошком.Бабушка Нюра и ее облезлая кошка,бабушка Нюра в халате цветастом и разных носочках,похоронила двух сыновей и дочку,живет на пенсию и подачки.Растягивает на месяц пачку гречки.Бабушку Нюру добрые волонтеры усаживают за стол,раскладывают красиво продукты перед,говорят бабушке Нюре:«Смотрите-смотрите, сейчас вылетит птичка!»И бабушка Нюра смотрит,глаза ее – чистые слезы, совсем без цвета.И бабушка Нюра смотрит.Прекрасная бабушка Нюра, беззубая бабушка.Ей стыдно позировать, но ведь так надо!Сказали ей волонтеры, что нужносмотреть прямо в камеру. Нужно!Иначе добро не зачтется.Кем не зачтется?Кому не зачтется?Пока был жив муж, бабушка Нюра ни у кого ничего не просила.Муж говорил: «Ты у меня красивая!»А теперь бабушка Нюра шепчет губамибескровными прямо в камеру:«Спасибо, Россия».И за окном бабушки Нюры начинается лес.

«Когда мне надо говорить о моем Донецке…»

Когда мне надо говорить о моем Донецке,я надеваю свое самое красивое платье,беру у мамы ее лучшие серьгирозового металла с черными жемчужинами.Подарок второго мужа.Они больно оттягивают мочки.Когда мне надо говорить о моем Донецке,то всего мало.Колготки недостаточно тонки,каблуки не так высоки, как хотелось бы.Подбородок и шея дряблее, чем нужно,а линия плеч слишком поката,чтобы выйти и во всю глоткусказать четко-лобово-линейно.Сказать так, чтобы услышалив городах на Днепре, Шпрее и Сене,какой он – город на Кальмиусе!Само слово «Донецк» отныне и навсегда —бумага лакмусовая,проверка, которую многие не проходят,похлеще тех, что в зданиях аэропортов,когда ты достаешь новый,совсем еще не потертыйпаспорт о двух головах орла.Я – пришелец с планеты Ордла,прямая наводка.Когда мне надо говорить о моем Донецке,я крашу губы и подвожу глаза,густо кладу румяна, пудру, тени,расчесываю волосы, начесываю их у корней.Я всегда произношу слово «Донецк» круглым ртом, словно пропеваю,так меня учили в хоре.Все красивые слова надо произносить круглым ртом.Когда мне надо говорить о моем Донецке,я беспокоюсь, чтобы мой маникюр был достаточно свеж,ведь разговор о Донецке не обходитсябез того, чтобы не взмахнуть руками.Без того, чтобы не жестикулировать бурно.Единственное, что меня беспокоит,когда мне надо говорить о моем Донецке, —это то, что я недостаточно красива,чтобы говорить о нем!Нос кирпат, волосы жидки, спина сутула.О Донецке должны говорить самые красивые девыс жемчужными зубами и алыми губами.Тонкие голубоглазые нимфы в невесомых платьях,покачивающиеся, словно от степного ветра,на высоких шпильках.Когда мне надо говорить о моем Донецке,я хочу быть безупречной,такой же безупречной, как мой Донецк.

«Папа снился…»

Папа снился.Говорил: «Аня, куда ты без СНИЛСа,куда без паспортана общественном транспортев легком пальто.Моя девочка – без роду, без племени,с регистрацией временной,с войной за плечами, не имеющей ни конца, ни края.Ты уже не моя, не та моя пианистка и книгочейка.Ты другая. Для тебя не найдут ни бесплатных врачей,ни прочих льгот.Шестой год, шестой чертов год».Папа, не снись, то есть снись, но не снись так плохо.Сдался мне этот СНИЛС, полис и прочие доки.Давай просто сидеть на облаке,говорить о том, как у нас в Донецкек концу июля всегда случалисьудивительные закаты.Ты курил в них свои верблюжьи в крапинку сигареты.Я говорила: «Еще целый месяц лета! Огромного желтого лета!А дальше – хоть война, хоть сума…»Не сойти бы с ума, папа, не сойти бы только теперь с ума.

Проза

Игорь Белодед

Родился в 1989 году в закрытом городе Томск-7. Окончил МГИМО. Выпускник Литературного института имени А. М. Горького (семинар Олега Павлова). Дебютировал в журнале «Новый мир». В 2018–2019 годах дважды входил в короткий список премии «Лицей».

Бегство Аттиса

Суббота, середина августа, император умер, а он остался. Вообще все слова произошли из имен. Повод к размышлению. Рабочий день выпивал из него всю кровь, а вечером жена с пятилетним сыном довершала дело, так что мысли возникали в нем редко: миганием дальнего света встречному потоку перед участком дороги с притаившимся на обочине патрулем. Ему нравились эти негласные правила на дорогах: то задействуешь дальний свет, то одноразово аварийку в знак благодарности тихоходу, что при расширении дороги понуро уходил вправо. Вся его жизнь устремлялась к простым правилам, но в отношении людей что-то не задавалось: тесть его повесился по весне – и с тех пор в нем что-то надорвалось: не вера в людей, но вера в будущее.

Все мысли произошли из слов, а следовательно, из имен. За неделю до смерти Аркадий Петрович позвал зятя в гараж под предлогом установки новых брызговиков, поставил перед ним бутылку, от которой Антон обыкновенно отказывался, и завел речь о несправедливости истории. А откуда произошли имена? Тучные слова исходили из его неровного рта, подносье покрыла испарина, очки блестели, как блюдца катаракты на глазах древнего кота. Он говорил о несправедливости истории, но на деле за ней скрывались несправедливость жены и неблагодарность дочери. Будь Антону свойственна наблюдательность, он бы разглядел в этой гаражной пошлости попытку тестя проститься с мнимо близким ему человеком, но никто из них не понимал происходившего.