– А потом общество их затаптывает, – сказала брюнетка.

– Я скажу так. – Ева знала, что боль приближается.

Невидимая маска соскользнула, и показался уголок Тьмы.

– Вспомним историю, – продолжала Ева, потирая висок. – Роксана Шанте [4] обыграла взрослых мужчин в состязании по рэпу в четырнадцать лет. Серена [5] выиграла US Open [6] в семнадцать лет. Мэри Шелли [7] написала «Франкенштейна» в восемнадцать. Жозефина Бейкер [8] покорила Париж в девятнадцать. Школьный дневник Зельды Фицджеральд [9] был настолько великолепен, что ее будущий муж украл оттуда целые абзацы, когда писал «Великого Гэтсби». Поэтесса восемнадцатого века Филлис Уитли опубликовала свое первое произведение в четырнадцать лет, находясь в рабстве. Жанна д’Арк. Грета Тунберг [10] . Девочки-подростки перестраивают этот гребаный мир.

В зале воцарилась наэлектризованная тишина. Но Ева тонула. Стук в висках усиливался с каждой миллисекундой. Сахар всегда приводил к ухудшению самочувствия, а ее насильно кормили печеньем. Она знала, что так нельзя, но пришлось надеть наручники.

Ева рассеянно щелкнула резинкой, которую всегда носила на правом запястье. Это отвлекало от боли. Старый трюк.

– Помните, как Кейт Уинслет спаслась с «Титаника»? – спросила брюнетка. – А потом прыгнула обратно, чтобы быть с Лео? Это девичья страсть.

– Я бы и сегодня поступила так же, чтобы попасть к Лео, – призналась Лейси, – хотя мне сорок один.

Ей было пятьдесят пять.

– Прямо как Джия, – вздохнула миниатюрная женщина с узлом-шиньоном. – В каждой книге она борется за возвращение к Себастьяну, зная, что когда они займутся сексом, то снова потеряют друг друга – таково проклятие.

– Это метафора, – сказала Ева. В глазах расплывалось. – Каким бы опасным ни было путешествие, для настоящих родственных душ оно никогда не заканчивается. Кто не хочет любви, которая горит вечно, несмотря на расстояние, время и проклятия?

Она не хотела. Мысль об опасной любви вызывала у нее тошноту.

– Признаюсь, – прошептала раскрасневшаяся блондинка, выпив четвертый бокал розе. – Мой сын играет в баскетбол за команду штата Огайо, и я так возбуждаюсь во время игр. В каждом игроке, чернокожем красавце, я вижу Себастьяна.

Ева, потеряв дар речи, глотнула минералки.

«Вот оно, мое наследие, – подумала она. – У меня есть друзья, организующие митинги протеста и пишущие эссе о расах в Америке для журнала New Yorker, достойные Пулитцеровской премии. Моя дочь настолько воинственна, что умоляла полицейского арестовать ее на школьной демонстрации в Мидтауне. Но моим вкладом в эти смутные времена будет подстрекательство белых женщин определенного возраста к сексуальным мечтам о чернокожих спортсменах школьного возраста, которые всего-то хотят попасть в НБА [11] .

Потом в Евиной голове раздался громовой грохот. Она вцепилась дрожащими пальцами в край кресла, готовясь к следующему удару. Мир помутнел. Черты лиц женщин в зале таяли, как часы Дали; от перемешанных запахов парфюма свело живот, а потом молоток стал бить ее в лицо все сильнее и все быстрее, стремясь покалечить, а звуки теперь доносились на запредельных децибелах – шум кондиционера, звон столового серебра, и, Боже милосердный, неужели в Коннектикуте кто-то зашелестел фантиком от конфеты?

Приступы всегда доходили до предела невероятно быстро – эти безжалостные мигрени. Они мучили ее с детства и ставили в тупик самых лучших специалистов Восточного побережья.

Веки Евы начали опускаться. Хорошо отработанным приемом она подняла брови, чтобы выглядеть нормально, и ослепительно улыбнулась аудитории. Глядя на этих развратных дамочек, она ощутила низкопробную зависть, которую всегда испытывала среди людей. Они были нормальными. Они могли делать все что угодно.

Обычные вещи. Например, нырнуть с головой в бассейн.

Поддерживать разговор более двадцати минут. Жечь ароматические свечи. Напиваться. Ехать в поезде F, пока саксофонист на протяжении девяти остановок выкрикивает Ain’t Nobody. Наслаждаться сексом в невероятных позах. Искренне смеяться. Громко плакать. Слишком глубоко дышать. Слишком быстро идти.

Жить, и точка. Ева готова была поспорить, что эти женщины способны сделать большинство из перечисленного без мучительной агонии, поражающей их, как наказание, которое насылает разгневанный бог. Каково это, жить без боли? Какая роскошь!

«Я инопланетянка», – подумала Ева. Ей всегда казалось, что она выдает себя за человека, и она смирилась с этим. Но она никогда не перестанет фантазировать о том, что не больна.

– Извините, я на секундочку, – выговорила Ева. – Мне нужно позвонить дочери.

Спокойно прихватив сумку, она выскочила через красную бархатную дверь отдельного зала. Пробираясь через столики приехавших из пригородов театралов, восторгающихся «Гамильтоном» [12] , она заметила дамскую комнату отдыха за зоной хостес. Ева бросилась вперед, ворвалась в кабинку для инвалидов, где была еще и раковина, и ее вырвало в унитаз.