– Вы что, в аварию попали? Тут сильный порез.

– Нет.

– Выходит, колесо спустилось, пока вы были в закусочной?

– Возможно. Мы точно не знаем, но ничего такого не замечали, пока не собрались уезжать. Когда автомобиль сгружали с парома, этого точно не было.

– Неласково вас встретили, мне жаль. Честно говоря, тут не лучший район. Полным-полно дебоширов, наклюкавшихся в барах на Дювал-стрит. Такой автомобиль привлекает внимание, – я указываю на закусочную у себя за спиной. – Если хотите, можете подождать внутри. Не стоит кормить москитов.

– Спасибо, но мне и тут отлично. Хочу побыть на свежем воздухе после целого дня на пароме.

– Вы останетесь в Ки-Уэст?

Многие здесь лишь проездом, и я обожаю узнавать, куда они направляются. Иногда я ищу эти места на карте в публичной библиотеке и представляю, как поехала бы туда сама. Так я уже объехала весь мир. Если место на карте западает мне в память, я прошу у библиотекарши книгу о нем. Когда Тома нет дома, я читаю часы напролет и чувствую себя невероятно счастливой. Когда он дома, книги лежат в тайнике. Том говорит, что женщине вредно читать слишком много, а точнее, вообще вредно читать.

– Мы направляемся в Айламораду, – отвечает она. – У нас медовый месяц. А потом в Нью-Йорк.

Айламорада как-то не вяжется с образом такой шикарной дамы – впрочем, если они в свой медовый месяц ищут уединения, тогда это правильный выбор.

Она переводит взгляд на мой живот.

– Сколько еще?

– Пару недель. У меня это первый, – добавляю я, предугадывая возможный вопрос о других детях. Подобная невинная беседа может затронуть очень больную тему.

Ее взгляд останавливается на простом оловянном колечке на моем безымянном пальце.

– Должно быть, вы с мужем очень счастливы.

Я кладу руку себе на живот.

– Мне всегда хотелось стать мамой, – просто говорю я.

Эта перемена в жизни меня страшит, и будущее сулит неопределенность, но любовь к моему малышу – это единственное, в чем я не сомневаюсь. Я не рассказываю ей о предыдущих выкидышах, случившихся то ли из-за кулаков Тома, то ли по вине моего собственного тела, о том, как отчаянно я молилась об этом младенце, пусть даже с моей стороны это было сущим эгоизмом, учитывая, какую жизнь я могу предложить своему ребенку.

Услышав мой ответ, она морщит лоб, и в ее лице проступает что-то…

– Вы в порядке? – снова спрашиваю я.

Ее глаза наполняются слезами.

– Кажется, это от нервов. Со всеми новобрачными так бывает?

– Не знаю, – честно говорю я, удивленная ее откровенностью, ее манерой держаться, которая совсем не согласуется с ее безупречной внешностью.

Когда я в шестнадцать лет выходила за Тома, я с радостью неслась к алтарю, и вот где в итоге оказалась.

– А ваш муж, он хороший человек? – спрашиваю я. – Добрый?

В ресторане он показался мне довольно вежливым – обычно люди, общаясь с теми, кто их обслуживает, показывают свое истинное лицо, и мне, конечно, попадались экземпляры погрубее, но я уже перестала подходить к людям с абсолютной меркой. Люди такие, какими их делают обстоятельства.

– Мы быстро поженились и толком не успели узнать друг друга.

Мой взгляд непроизвольно опускается ниже ее талии.

Она краснеет.

– Мои родные хотели, чтобы мы поженились.

– Тогда желаю вам удачи. – Я умолкаю. Обычно я не пускаюсь в откровения с незнакомыми, да и ни с кем вообще, но, несмотря на очевидную разницу между нами, что-то знакомое в ней угадывается. Что-то довольно знакомое мне – чувство одиночества.

– Брак – сложная штука. Связать свою жизнь с другим человеком непросто: твое настроение будет зависеть от его настроения, твои потребности – следовать за его потребностями, а ты – подчиняться его воле. Это выматывает, – признаюсь я.

– Не сомневаюсь. Меня зовут Мирта, – после паузы говорит она.

– Я Хелен, – я пытаюсь улыбнуться. – Надеюсь, у тебя все по-другому.

– Мне жаль, что у тебя иначе, – она сглатывает. – Так было всегда?

Я мысленно возвращаюсь к началу – девять лет брака затмевают воспоминания о том времени, когда мы были молоды и Том навещал меня у Руби. Он возвращался с моря, и от него пахло солью, рыбой, солнцем и свободой, а мне только и было надо, что уткнуться лицом ему в ключицу, тесно-тесно обхватить его руками, ощущая его силу, которую я считала надежным заслоном от мирских напастей.