— Яра!

— Я просто уточняю.

— Не изменял и не собираюсь.

— Ну вот, тем более. Не контролируешь каждый мой шаг, не говоришь, в чем ходить и с кем общаться, не терзаешь меня ревностью… Твоя мама не пасется у нас на кухне и не следит, сколько мяса я кладу тебе в суп… Я могу долго продолжать. Люди такую фигню друг с другом творят. А все, в чем я могу обвинить наши отношения… это в том, что мне скучно и что мы сошлись на почве гормонов. Как будто бы есть те, кто сошелся на какой-то другой почве…

— Тебе скучно?

— Угу. Мне все кажется, что я что-то упускаю. Мне хочется общения, и совместного времяпрепровождения, и всякого такого. Хочется копить и приумножать общие воспоминания. Нам же хорошо, когда мы вдвоем, только это так редко бывает… А в результате все опять как три года назад… Я опять одна при видимом наличии тебя.

— То есть ты все-таки меня любишь?

— Что?

Смотрит потрясенно и вдруг видит — впервые видит — Боги, да он же неуверен.

— Конечно, люблю.

— Ты сказала, что чувствуешь, будто тебя обманули. Что тебе не оставили выбора. И я подумал…

— Гриш, я люблю… И из-за этого бешусь еще сильнее. Потому что ничего не могу с этим поделать. Я хочу, чтобы ты был рядом. Хочу разделить с тобой свою жизнь. Я уважаю тебя, я доверяю тебе. Хочу родить тебе когда-нибудь ребенка. Состариться вместе, в конце концов. Но я не хочу жить с тобой так, как у нас это сейчас. И я не понимаю, у нас еще есть шанс все исправить, или мы уже прошли точку невозврата…

Отношения — это линия кардиограммы. Если она становится прямой, значит, пациент умер. Но как научиться ее читать, чтобы знать, когда творимые на ней взлеты и падения — не просто закономерные циклы, а патология? Как понять, когда она становится неизлечимой?

— Нормально все будет, — уверенно говорит Григорий. — Справимся. Яра, ты в машине что-то такое сказала… Что там у тебя с работой?

Черт.

— Да так…

— Яра! — и в голосе опять рычание. — Говори нормально.

А может, и правда рассказать. На отсутствие мозгов он ей сегодня уже указал, так пусть у него будет подтверждение этому. Она пододвигается к нему ближе, под бок, и с облегчением чувствует, как он ее обнимает. Все, спряталась. Теперь можно пробовать.

— Да, руководитель мой… Я же устраивалась на должность помощника дизайнера. А в результате кофе ему варю, а он потом орет, что я не могу отличить эспрессо от латте. В общем, мне там уже объяснили, что я никто и звать меня никак. Поэтому, когда ты сегодня сказал про мозги… Девочки говорят, чтобы я радовалась, что он под юбку не лезет, мол, платят хорошо, можно потерпеть, а если годик выдержу, то начнут давать нормальные задания. А я туда иду с таким ощущением, будто работаю привязанной к позорному столбу на городской площади. Прихожу по утрам и сажаю себя на цепь, чтобы было в кого камни кидать.

— Ты почему сразу не сказала?

— Да потому что хотела, чтобы ты мной гордился! И родители чтобы гордились. И сама собой поначалу гордилась, я ж сама место нашла, да ещё такое хорошее, и устроилась без всякого блата… И в вакансии было сказано: с обучением. В общем, все так хорошо начиналось… И мне так стыдно! Что ж я дура-то такая поверила…

Ей не просто стыдно. И она плохо спряталась. Нужно лучше. Под одеяло. Или сразу под кровать.

— Яр, ну ты что? — то ли пугается, то ли сердится Григорий. — Плачешь что ли? Яра! А ну прекрати! Из-за идиота какого-то плакать. Ты же на испытательном. Прямо завтра пиши заявление. Три дня отработаешь — и все. И намекни, что твой мужик может так пожать руку, что обратно плечевую кость в сустав уже не вставят.

Яра представляет себе это рукопожатие, и сразу становится легче. А она в этот момент будет пить эспрессо из идеально чистой белой чашки, а потом выльет остатки своему руководителю на голову. Она довольно хрюкает, но улыбка быстро меркнет…

— Гриш, давай вернемся в реальность, ну как я ему это намекну?

— Не знаю. Я тебя завтра на работу сам отвезу. И помогу тебе что-нибудь отнести до стола. Вот и поздороваюсь.

Ох, как бы ей этого хотелось.

— Гриш… — неуверенно просит она. — Давай не будем пороть горячку, может, наладится…

— Увольняйся, и все, — отрезает Грач. — Что я, не смогу нас прокормить? На хлеб с маслом и кофе по утрам нам всегда хватало. Найдешь нормальную работу.

— Позорно сбегу, поджав хвост…

— Иногда, чтобы уйти, тоже нужна смелость… — уверенно заявляет он, а потом вздыхает. — Хотя в свете нашей с тобой ссоры это вовсе не тот совет, который я должен тебе давать. Но ты ведь поэтому весь этот месяц была сама не своя?

— Ну, да…

— А я и не понял, дурак. Решил, что тебе просто взрослая жизнь пришлась не по вкусу, и разозлился, если честно. В отделе вторую неделю проверка с Буяна, всю душу уже вытряхнули. Требуют какие-то бумаги, которых у нас отродясь не водилось. На каждый чих должна быть своя закорючка. Если мы реально начнем все это отписывать, ты меня вообще больше никогда не увидишь. Так что не спеши от меня сбегать, может и не понадобится, потому что самое противное, что ведь придется завести эту тонну журналов и фиксировать в них каждый свой шаг…