Смерть — это только начало. Особенно, для новобранцев.
Глава 1
Затянись сигаретой, а может двумя. Это успокаивает перед битвой. Вот что мне говорили пока наш вертолет-ирокез загружал свежих бойцов. Не знаю, были мы тогда готовы или просто пытались себя успокоить. Не до этого мне сейчас.
— Кто ты? — спросила тьма:
— Где твой дом?
Я начал вспоминать. Словно кровь от волнения, когда первый раз пытаешься признаться девушке в чувствах, воспоминания нахлынули на мой мозг. Апрель 1967 года.
— Подъем, солдаты!
– громко заорал сержант, вошедший в спальню казармы.
Словно ошпаренные, я и люди, с которыми мне предстояло служить своей стране, без раздумий встали с кроватей по стойке смирно.
— Именно так к вам будут обращаться, если вы не сдадитесь, как сопливые щенки, — продолжал сержант:
— А сейчас вы просто салаги, неженки, у которых отобрали соску. Однако, для разгрома врага, других людей в этой проклятой стране не найти, поэтому вас будут учить. Я буду учить вас.
Взбодрив новобранцев, он прошелся по всей комнате и стал около одного из нас. В руках сержанта была толстая папка, которую военный развернул на первой странице.
— Имя, фамилия, — сказал он.
— Сэр, рядовой Уильям Бормер, сэр!
– ответил стоящий перед ним.
— Родился в Кентукки. Оттуда виски я люблю, но алкоголиков в своём отряде не потерплю.
Сержант что-то написал и подошел к следующему. Я и не заметил, как очередь дошла и до меня.
— Имя, фамилия.
Я… Я пытаюсь вспомнить… Это, почему-то, трудно, я будто оставил их в огромной кипе бумаг, с которой мне их не отрыть.
— Я спросил твоё имя и фамилию, салага! Или ты у нас немой?
— Р-Роджер, сэр. Роджер Трентор, сэр.
— Трентор, значит? Калифорнийский задира, жил без отца. Отец — герой Второй Мировой.
Снова зудящие воспоминания. Помню маму, помню родной Сакраменто, дом, где я родился. Шумное место, переполненное гулом машин. Школа, в которую я не любил ходить. Да и меня там не любили. Пытался избегать драк с одноклассниками. Нелюдимым достаётся в кругу детей, хотя меня никто не трогал. Моего одногодку же не жалели. Я не знал его. Но если я был терпим, то этого парня ненавидели. Опрятная форма выдавала в нём отпрыска из слишком богатой семьи. Не повезло ему учиться здесь. Его душили у спортивной площадки. Смеялись над тем, как он истерит. Ему они казались дворовой собакой, забитой, неспособной дать отпор. К несчастью, это не затихло, как утихает жестокость в разуме ребёнка. Помню, как впервые не сдержался. Ударил одного из шпаны. Кинул в другого, что повыше, камень. Парень был жутко мне рад. Ему не светило дно унитаза. Я чувствовал себя героем. Но к маме приехала полиция. Подростки знают, когда начать жаловаться. Мне светила тюрьма, тюрьма для таких же малолетних героев. Тогда и не ожидаешь шанса. А он был. Молодым беззаботный туман закрывает глаза, а где-то война пылала полным ходом. В топку нужно бросить новых бойцов. Я согласился.
И из-за этого я и оказался в армии. Не лучшее место для жизни, но за ним была только камера. Вся эта чрезмерная дисциплина и куча правил убивали, зато обед всегда по расписанию, если ты не конченный псих. А психом здесь стать легко, особенно в случае, когда тебе некому вылить свои раздумные помои.
В голову лезет ещё один день. Обычное, ничем не примечательное утро, а за ним такой же простой перерыв после долгих занятий. Я нёс алюминиевый поднос к ближайшему столу. Но как только я за него сел, мои глаза стали бегать в поисках одной пропажи. Пропал мой пудинг. Не повод расстраиваться, но настроение у меня весь день было паршивое. В тот момент я обнаружил лишь подсевшего ко мне новобранца.
— Не люблю столовскую пищу, — произнёс он.
Это был чернокожий худощавый парень, с тонкими руками и не менее тонкими пальцами на них.
— Вот я всю свою жизнь любил сладкое. Но как только попал сюда, бум, словно пуританином. Одна порция и ни граммом больше. Эта верхушка так заботится о моём здоровье, будто на поле боя меня убьет сахарный диабет, а не встреченная пуля. Ещё бы напрочь её убрали. Цирк.
Его речь меня не привлекла, даже с учетом странного акцента. Тогда же, мой взгляд вильнул на его поднос. Там-то мне всё и стало ясно: рядом с абсолютно чистой и закрытой упаковкой вроде как свежего пудинга лежала маленькая грязная ложка.
Как по команде, я резко схватил его за ворот, от чего он вздрогнул как забитый в угол хорёк.
— Припугнуть его стоит, — пронеслась мысль в моей голове, пока в его глазах сочилась тревога.
— Слушай, ценитель сахара, — произнес я сквозь зубы:
— За нос водить ты умеешь, да только, видимо, тебе его ещё никто не ломал.
Парень, прочуяв вину, стал пятиться и пресмыкаться.
— Не надо! Ладно, подумаешь, пудинг взял. Я попросить хотел, да только забыл. У меня это, с памятью проблемы. Прошу, не надо бить!
– заскулил он.
— Мой дед, упокой Господь его душу, хорошо умел научить проказников, лишь край ремня показав перед лицом негодников. Так что таких как ты надо бы и учить, как считал старик.
Воришка скрючился, уже готовясь к тому, что его ударят.
— Но я не мой дедушка, чтобы бить за простую, даже такую, провинность, — угрюмо пробурчал я, отпустив воротник и забравши заслуженный пудинг:
— Мне-то спуску не давали, пора мне отыграться.
Отвернувшись от парня, продолжил поглощать свою порцию еды. Вор некоторое время молчал, задумавшись, наверное, а затем, слегка побаиваясь, сказал: