Шрифт:
– Меня уверили – мы столкнемся лбами, и это произойдет совершенно естественно, без всякого кокетства… Только дату мне не уточнили.
– Тогда тебе надо заняться бегом. А еще лучше – бегом с завязанными глазами и желательно по левой стороне тротуара… в Англии, соответственно, по правой, чтобы уж точно столкнуться лбами, – улыбнулась мама и покачала головой.
– Тебе бы только насмешничать! Меня, кстати, на море звали. А вот возьму и поеду!
– А ты возьми и поезжай.
– И поеду!
– Ведь ни за что не поедешь?!
Решительность
Поезд тронулся от перрона и завел свою старую пластику: не то урезанный вальс на счет «раз-два, раз-два, раз-два», не то блюз – тихий и спокойный. ОНА сидела у окна, и невидимый саксофонист в ее сердце меланхолично выдувал ноты, не прилагая никаких усилий, будто мелодия лилась сама собой, плавно и неспешно, прямо из его души. Замелькали полустанки, унося вагон прочь. Думать о грядущем было бесполезно, ибо никаких вразумительных планов не было и в помине, а ожидания терялись в сизой дымке, словно проселочная дорога там, за окном; поэтому мысли, не торопясь, потекли в обратную сторону: в прошлое – близкое и далекое; захотелось все вспомнить: нужное подписать и разложить в отдельные коробки, ненужное выкинуть в мусорную корзину, а неприятное изрезать на мелки куски и сжечь… Но, несмотря на старания, несмотря на самую что ни на есть подходящую для «поисков себя» атмосферу, под умиряющий аккомпанемент колесного блюза, если и удалось что-то упорядочить, то уж никоим образом не было понятно: как этот багаж применить в будущем. Так в раздумьях, воспоминаниях и, как водится, мечтах промчалась ночь; и вот уже южное солнце прокралось первыми лучами сквозь зашторенные окна, приветствуя пассажиров своим гостеприимным и назойливым теплом.
Весь день пролетел так же незаметно и нескучно. Что может быть веселее ничегонеделанья после долгих месяцев сессий, экзаменов и, вообще, всего того, что делается по принуждению? К вечеру ОНА прибыла на станцию назначения; и еще каких-нибудь пять часов ночной дороги, и заблестит, засверкает на горизонте море, и будет с нетерпением ждать того особенного и счастливого момента, когда они (соответственно море и тело) обнимутся и сольются друг с другом.
Здание автобусной станции оказалось почти безлюдным. Очередь в кассу была небольшая, и ей даже подумалось, что ехать придется в полупустом автобусе; так что уже скоро ОНА спокойная и уверенная вышла на платформу, держа посадочный билет.
Устраиваясь в кресло возле окна в предвкушении живописных видов во время поездки ОНА, передвигая сумку, весящую через плечо, вдруг отметила ее непривычную легкость. Не сразу понимая в чем подвох и в каких законах физики кроется упущение, ОНА открыла сумку и на дне ее увидела очертание своего сандалия. Глаза начали расширяться, и рука невольно скользнула внутрь, чтобы тут же, сквозь прореху, показаться с обратной стороны. ОНА смотрела на пальцы, продетые сквозь дыру, напоминающие петуха с гребнем, и почувствовала, как холодеют ее ноги, затем душа (даже учитывая факт о ее спорном месторасположении). В голове страшным вихрем закрутились вопросы: «как», «когда» и «почему». Во рту от страха пересохло настолько, что крику, который уже подступил к горлу, не суждено было вырваться наружу. ОНА лихорадочно перебирала в памяти содержимое своего багажа, – теперь уже бывшее, – и естественно первое, что пришло на ум, было: паспорт и деньги. Еще раз заглянув в имеющиеся карманы, стало ясно: глагол «было» в прошедшем времени наиболее объективно характеризовал ее ценные вещи.
«Это невозможно!» – ОНА встала на четвереньки и посмотрела под сиденьями; обошла несколько раз автобус и отправилась к кассам. Кассир лишь пожала плечами. Потом были изучены все углы, подоконники и щели; двор и газоны были исследованы с той редкой тщательностью, с какой неудачливый грибник с пустой корзиной осматривает последний клочок леса в уповании найти хоть один гриб, когда сквозь деревья уже виднеется станция электропоезда, которая увезет его домой ни с чем… Сомнений не оставалось – это была катастрофа!
В ее глазах читался тихий ужас. На горизонте вырисовывалась перспектива поселиться на этой станции до тех пор, пока ее несчастная личность не будет опознана. А когда это случится: через неделю, месяц, год?.. ОНА сглотнула подступившую слюну, и с ужасом прошептала: «Мама!»
«Да что же это?.. – стучало в висках. – Да как же?.. Да за что же!»
Любой нормальный человек, в подобной ситуации, мог бы запросто потерять самообладание, сесть безмолвно на бордюр и всецело отдаться черным мыслям, или, взявшись за голову, даже попытаться выдернуть клок-другой…
Вместо этой, без преувеличения обоснованной реакции, ОНА, напротив, оживилась и повела себя совершенно противоположно, продолжая беспредметно метаться из стороны в сторону, заглядывая под каждый куст окрестных клумб.
Ее суетное и, прямо скажем, вызывающее поведение, разумеется, не могло не привлечь окружающих. А окружающими, собственно говоря, были водители такси, что скучали на лавочке возле своих авто. Они уже потеряли всякую веру заполучить сегодня клиента, или, в крайнем случае, какое-нибудь происшествие, которое бы не позволило этому дню бесследно кануть в небытие, не оставив в памяти ни малейшего крестика или галочки – одну лишь пустоту. А пустоту, как известно, как не присовокупляй – ничего не присовокупляется: был день – а как будто и не было; словно и не прожил его, а подарил кому!.. Дни, конечно, не года – их вон сколько… попробуй сосчитай! – а все равно обидно: дни то свои – не чужие!
Однако лихорадочное поведение бесноватой девушки, появившейся на авансцене, оставляло надежду «зрительному залу» на благоприятное окончание трудового дня, если и не в смысле наживы, то уж, по меньшей мере, сулило какой-никакой материал для пересудов, или задушевного разговора с женой перед сном, а то и нравоучительной беседы с оболтусами-детьми. Поэтому весь таксомоторный парк дружно повернулся лицом к действительности, уселся поудобнее, и, не моргая, водил глазами слева направо и справа налево в направлении всюду заглядывающей приезжей.