— Вот я и говорю — разберемся, — произнес Филин медленно. — Не твоя это забота: из тех — не из тех… Давай.

Тон Филина, как это происходило почти всегда, не понравился Сергею.

— Возьми, конечно, — проговорил он, отдавая серьгу Филину. — Разбирайтесь. А, может, он у мамы ее взял? — сказал Сергей, усмехнувшись.

— У мамы? — повторил Филин холодно. — Ну, ну. Я тебе, шутник, только хочу сказать: не лез бы ты не в свои дела. Это было б лучше.

— А в какие это не в свои дела я лезу? — поинтересовался Сергей, внутренне ощетинившись.

Но обмена колкостями у них не получилось. Из-за угла дома вынырнули Кравец и Барновский. Грузный Барновский отдувался и еле поспевал за стремительной походкой долговязого Кравца. По пути он обтирал шею носовым платком. Сергей в душе искренне посочувствовал Барновскому: при его комплекции переносить такую жару было явно нелегко.

— Так. Хорошо, — кинув взгляд на девицу, бросил Кравец. — Я к Уманцеву.

Он исчез в дверях больницы, а Барновский подошел к ним.

— Вот ч-черт… — хрипло задыхаясь, сказал он. — Даже газировки выпить некогда. И зачем только такая парилка?..

— А Кирилл-то где? — спросил Филин, вытаскивая «беломорину».

— Мэр его срочно вызвал… — пропыхтел Барновский.

— Для чего? — тут же поинтересовался Филин. Рука с папиросой замерла в воздухе.

— Не знаю я, Виктор!.. — выдохнул Барновский, вытирая платком лоб. — Надо, значит.

— Странно, — произнес Филин и сунул папиросу в рот.

— Почему? — пожал плечами Барновский. — Что ты имеешь в виду? Ох жарко, гадство…

Филин ответил не сразу. Он закурил и сделал несколько могучих затяжек. Барновский сморщился от дыма и стал отгонять его рукой.

— Ну и как мы теперь?.. — сказал Филин, щурясь и выпуская дым из ноздрей. — Ни Вовки, ни Кирилла… Вовка, что ли, на «почте» опять?

— Ты хоть в сторону дыми, — попросил Барновский. — На «почте», на «почте»… Машина должна придти. Чего ты, Виктор волнуешься, как первый раз? Что, разве бабулька уже померла? — спросил он, вопросительно глядя на Сергея.

— При мне, вроде как — нет, — отозвался Сергей.

— Придет Кирилл, никуда не денется, — сказал Барновский, — Тем более, неизвестно, сколько еще тут сидеть. Долго она еще протянет?..

— Так мы можем до темноты тут находиться? — робко спросила девица.

— Почему до темноты, — кашлянул Филин. — Может, и до завтра. Или до послезавтра. Как повезет.

— Как — до послезавтра?.. — растерянно проговорила она. — И что, ночью здесь…

— Зачем же здесь? — пропыхтел Барновский. — В больнице. Что вы, прямо, такое говорите?

— А вы, милочка, как хотели? — желчно сказал Филин. — Бывало и по трое суток сидели — и ничего.

— Ой, а я даже в отделе, как следует, не попрощалась!.. — сказала Касьянова. — С девчонками… Все же на обеде, понимаете… Алексей Петрович, сказал она жалобно, — а, может, я еще успею сбегать?

— Господи, да что вы глупости-то говорите! — удивленно помотал головой Барновский. — Вы разве не понимаете, голубушка?

— Я же их больше не увижу!.. — чуть не заревела она. — Чего они так долго в столовой-то… Не идут и не идут!.. Ой, я же даже начальника не предупредила! А как теперь, а?

— Вы, милочка, может передумали? — вставил Филин язвительно. — Оставайтесь — и все дела!

— Нет! — испуганно проговорила Касьянова. — Нет-нет… Почему передумала?.. Как это… Я не передумала вовсе…

— Тогда ждите и не причитайте, — скривился Филин, сплевывая под ноги. — А то за ними ходишь… Кукуешь тут с ними в такую жару, а они — в сопли.

— Будет тебе, Виктор, — проговорил Барновский. — Перестань.

— Пожрать даже невозможно, — сквозь зубы сказал Филин. — Слышь, Петрович, почему «смертников» постоянно в обед привозят? Специально, что ли?

— Совсем даже не постоянно, — пробормотал Барновский. — Что это ты такое говоришь?

— Да, все время так!.. — отмахнулся Филин. — Как обед — они машину гонят. Надоело уже…

Обеденная тема напомнила Сергею о его решении зайти в бар и перекусить. Его присутствие здесь было уже не нужно, и пожелав всей компании удачи, он забрался в машину и поехал обратно.

На площадке перед мэрией Сергей заглушил двигатель, вылез и направился в «Мирок». Но в десятке шагов от входа в бар он внезапно остановился. В глаза ему бросилась одна сцена.

В узком пространстве между кирпичным домом, где находился бар, и чередой овощных ям, ощетинившихся ржавыми загнутыми вентиляционными трубами, у самой восточной кромки резервации стояла знакомая сгорбленная фигура Ревича. По ту сторону Оболочки, к самой сетке прильнули трое человек: женщина, мужчина и девочка-подросток. Все четверо молчали, и хотя отсюда и не было слышно, об этом можно было догадаться по их неподвижным, словно бы окаменевшим позам. Они просто стояли и, не отрываясь, смотрели друг на друга: Ревич, безвольно опустивший руки вдоль тела и они — вцепившиеся в три десятка пальцев в ржавую сетку.