– О чём думаешь? – спросила Хавива.

– Что?

– Ты о чём-то задумался, смотришь вдаль и улыбаешься.

– Да так… Вспомнилось почему-то, как Метт в Дарнисе рассказывал про нищих, которые выгребают песок из дома.

– А-а… – Хавива тоже улыбнулась. – Да, забавно. И остроумно… Я, кстати, до сих пор не понимаю – как же она всё-таки держится?

– Крыша?

– Да.

– Держится. Умеют строить… Ну что, согрелась?

– Да… Почти… – Хавива поплотнее запахнула плащ и вновь посмотрела в ту сторону, куда убежал босоногий посыльный. – Что-то долго гонца нашего нет. Как думаешь?

Саксум огляделся и, сделав несколько шагов, уселся на наполовину ошкуренное кедровое бревно, лежащее на невысоких козлах. После чего приглашающе похлопал ладонью рядом с собой.

– Садись. Ещё неизвестно сколько ждать. Тут тебе не рынок, чтоб быстро торговца найти. Пацанёнок этот, может, ещё бог весть сколько бегать будет.

Хавива подошла и присела на бревно рядом с мужем. Саксум обнял её за плечи, и она доверчиво прижалась к нему.

– Устала?

– Да день-то ещё только начался. Когда ж тут было устать?

– Путешествовать устала? – уточнил Саксум.

– А-а, это… – Хавива хмыкнула. – Да, что есть, то есть. Ведь, почитай, полгода уже… путешествуем.

– Ничего… – сказал Саксум. – Уже немного осталось. Отсюда до Ципори всего два дня пути… Ничего…

К концу октября Хавива встала на ноги, но о том, чтобы продолжать путь, не могло пока быть и речи – женщина была ещё слишком слаба. А потом наступили ноябрьские иды, что означало конец сезона навигации: с этого момента и до третьего дня от мартовских нон, до Плойафесии – дня, в который божественная Исис отправилась когда-то на поиски своего мужа Осириса, – всякий выход в море был под запретом. Нет, никто бы, конечно, не велел отрубить отступнику голову или, скажем, посадить его в тюрьму, выходить в море было, в общем-то, можно, и некоторые отчаянные смельчаки из купцов или гонимые голодом рыбаки так и поступали, но каждый из них знал: делает он это отныне исключительно на свой страх и риск, случись что – и надеяться не на кого: боги в это время года глухи к молитвам людей, осмелившихся нарушить их запрет.

Тем временем Пульхр привёл в дом жену, и в тесном рыбацком жилище стало ещё теснее. Хотя никто не сказал гостям ни полслова, Саксум с Хавивой поняли, что пора уходить.

Саксум зачастил на дарнисский рынок и спустя несколько дней договорился с одним из местных купцов, собиравшим караван на Александрию. Купец, узнав, что имеет дело с легионером, пусть даже и отставным, с радостью согласился взять Саксума с собой: дорога на Александрию шла через Мармарику – пожалуй, самую небезопасную часть африканского побережья. Таковой она считалась из-за частых набегов кочевников-адирмахидов, без разбору нападавших как на купеческие караваны, так и на суда, имевшие неосторожность пристать на ночёвку к пустынному мармариканскому берегу. Про диких адирмахидов в Дарнисе ходила масса самых зловещих слухов, начиная с того, что они якобы пьют кровь своих жертв, и заканчивая тем, что природная злоба их столь сильна, что они, поймав на себе вошь, не выбрасывают её и даже не давят, а грызут зубами в отместку за её укусы.

Сорок шесть дней пути от Дарниса до Александрии слились для Саксума в один бесконечный изнуряющий день. Нападение адирмахидов сразу же за Антипиргусом, короткий, но яростный бой и четыре могилы спутников, оставленные в тихой лавровой роще на обращённом к морю пологом склоне либийского нагорья; вожделенный колодец, необъяснимо заваленный и отравленный гниющими трупами газелей; страшная «чёрная буря», внезапно налетевшая из пустыни и отнявшая у каравана трёх верблюдов и одного погонщика, бесследно сгинувших в песках, – вот нерадостные вехи этого долгого пути. А ещё пыль. Проникающая повсюду, осточертевшая, постоянно скрипящая на зубах пыль. Саксум, отвыкший за пять последних лет службы от длительных походов, чувствовал себя к концу маршрута совершенно измотанным и с огромным удивлением наблюдал за Хавивой, которая, невзирая на свою беременность и перенесённую болезнь, оставалась весёлой и жизнерадостной и, казалось, вовсе не замечала тягот и лишений дальней дороги.

Новый год застал путников в маленьком посёлке Локассис, в трёх переходах от Александрии. Здесь Саксум и Хавива расстались с караванщиками, ставшими им за полтора месяца пути чуть ли не родными. Купцы решили сделать в Локассисе длительный привал, чтобы просушить тюки с овечьей шерстью, намокшие от сильного дождя, под который караван попал накануне. А Саксум торопился в Александрию, где было не так голодно и где можно было найти более-менее приличное жильё для того, чтобы прожить в нём остаток зимы. Кто его знает – может, и рожать Хавиве ещё здесь придётся? Срок-то – как раз где-то в марте.

Однако в Александрии им повезло: в первый же день, придя в еврейскую общину, они узнали от местного рабина, что на днях из египетской столицы на Сидон уходит корабль.

Отыскать в Александрийском порту судно, уходящее в Сирию, было несложно – это был единственный на всём близлежащем побережье корабль, готовящийся к выходу в море.

Хозяин будары – небольшого торгового судна – Цохар бар-Ноах оказался приземистым и лысоватым. Отличался он также пронзительными чёрными глазами и лохматой, торчащей во все стороны, чёрной как смоль бородой. Саксума он встретил без приязни – пассажиры ему были не нужны, но, увидев круглый живот Хавивы, мгновенно сменил гнев на милость – без всякого сомнения, решил он, божественная Котхарот, покровительница семей и беременных женщин, любимица великой Ашеры, не даст в обиду свою подопечную, защитив тем самым и весь корабль от возможного гнева повелителя морей Яма. Вопрос был решён. Более того, дабы не осквернять богоугодное дело денежными отношениями, осмотрительный капитан наотрез отказался брать с Хавивы и Саксума плату за проезд.

Цохар спешил в Сидон. Последнее его сентябрьское плаванье из кретского Кносса в Александрию закончилось на камнях у небольшого киренского островка Платея. Тот самый неуступчивый «альтан», который месяц не выпускал «Салакию» из биреббугской бухты, неожиданный и неуместный в это время года, сломал на бударе Цохара мачту, протащил несчастный корабль почти две тысячи стадиев в западном направлении и выбросил на камни у негостеприимного киренского побережья. Цохару с огромным трудом, лишь выбросив за борт почти весь груз (между прочим, полтысячи амфор с великолепным кретским таниотиком!), удалось снять корабль с отмели и, постоянно откачивая воду из пробитого в двух местах корпуса, довести свою полузатопленную будару до египетской столицы. Здесь (беда не приходит одна!) его ждало пришедшее из Сидона известие о смерти отца. Цохар – старший сын в семье, справедливо надеясь на причитающееся ему наследство и в то же время немало опасаясь за него, влез по уши в долги, чтобы восстановить свой многострадальный корабль и в кратчайшие сроки отплыть домой. К началу января ремонт был закончен. Цохар, будучи до мозга костей купцом и пользуясь зимним торговым застоем на александрийском рынке, подзанял ещё денег и закупил по дешёвке большую партию отменных нубийских фиников, чтобы с выгодой продать их в Сидоне и хоть в малой части вернуть свои огромные денежные потери.