Как давно снятся нам только белые сны,

Все иные оттенки снега занесли,

Мы ослепли давно от такой белизны,

Но прозреем от чёрной полоски земли!

Кричал я, чтобы заглушить эти адские звуки. Не самый лучший способ, но лучше, чем никакой. Стая бросилась врассыпную, и все мои выстрелы прошли мимо. Попытался открыть огонь снова, но обнаружил, что оружие окончательно разрядилось. Я даже испугаться не успел, сразу вспомнил, что у меня есть запасной ствол.

Наше горло отпустит молчание,

Наша слабость растает как тень.

И наградой за ночи отчаянья

Будет вечный полярный день!

Выкрикнул я и зашарил в поисках второго автомата. Кстати, я находился на северном полюсе этой планеты. И здесь были тропики — такой уж наклон был у этого небесного тела. Пока я искал автомат, один из крыланов, подобрался ко мне поближе и попытался вцепиться в мою лодыжку, но получил ногой по морде и камнем полетел вниз. Хотел сбить меня вниз тварь? На тебе, своим же салом, по собственным сусалам. Наслаждайся, не подавись.

Север, воля, надежда. Страна без границ.

Снег без грязи — как долгая жизнь без вранья.

Вороньё нам не выклюет глаз из глазниц,

Потому что не водится здесь воронья!

Радостно сообщил я вслед сбитому мной крылану. Надеюсь, он сдохнет не сразу и в муках.

Делать было нечего и я выхватил свой автомат, тот самый, у которого был сломан предохранитель. Впрочем, тот момент, я благополучно про это забыл. Подошёл поближе к тёмному проёму, чтобы получше прицелиться и выстрелил в круживших надо мной созданий.

Кто не верил в дурные пророчества,

В снег не лёг ни на миг отдохнуть,

Тем наградою за одиночество

Должен встретиться кто-нибудь!

Эффект превзошёл все мои ожидания. Часть крыланов сожгло в пепел, остальные разлетелись, истошно вереща. Ха-ха. Цыплёнок жареный, цыплёнок пареный, цыплёнок тоже хочет жить. Но насладиться победой я не успел. Забытая мной отдача, напомнила о себе и от толчка я свалился в тот самый проём на вершине пирамиды, который был входом, допев последние слова песни.

У АК-97 нет отдачи, это хороший автомат, наши очень творчески переработали инопланетное оружие, под то, что привычно всем нам. Но вот если сломать предохранитель, то отдача присутствует, хоть и небольшая. Её мне и хватило, чтобы камнем рухнуть вниз, в тот самый, незакрытый проход.

На миг сердце остановилось, ну так мне показалось и я буквально попрощался с жизнью, представив, что так и буду лететь до самого дна. Но почти сразу пришёл в себя, точнее, будет сказать — сработали рефлексы, которые мне вбивали день за днём. Сначала я попытался зацепиться за край — неудачно. Просто ободрал себе руку, но потом тормозил падение руками и ногами, благо спуск не расширялся, оказавшись чем-то вроде шахты лифта. Вот так скользя, я пролетел, уж не знаю, сколько метров вниз и ударился ногами о заслонку, которая от такого обращения с ней раскрылась и я влетел в огромное помещение, где и рухнул на какую-то древнюю мебель. Судя по всему, в труху она превратилась давно, а моя туша завершила процесс, заставив останки разлететься по комнате.

Первое время я просто валялся по пыльному полу, пытаясь понять, жив я или умер. Было непонятно. Потом я попробовал пошевелиться и когда после движения, руку прострелила резкая боль, я понял, да действительно. Жив, здоров и невредим.

Я громко и неприлично выругался, вспоминая всех тех, из-за кого я оказался в этой проклятой пирамиде начиная с имперцев и заканчивая пилотами, которые подвели нашу спусковую капсулу под защитные системы пирамид. В следующий момент я вздрогнул и заорал, потому что услышал женский голос, он меня о чём-то спросил на незнакомом языке, который явно не был русским, английским или базовым имперским. Мне хватило нескольких секунд, чтобы понять, голос неживой, скорее всего, запись, оставленная строителями этого сооружения.

— Да пошла ты, — довольно злобно сказал я, пытаясь встать.

Вот серьёзно, не до баб мне тогда было, совсем не до баб. Тем более невидимых, да и вообще ненастоящих.

Подъём на ноги мне дался с большим трудом, так как болело всё тело. Где-то саднила ободранная кожа, давали о себе знать ушибы, и даже было подозрение на перелом. К счастью, ложное. Голос не отставал, что-то говоря мне. Мне тогда ещё подумалось, что вот же настырная программа. Я начал отвечать, иногда непечатно, но по большей части, я выговаривался, изливал душу, просто стараясь не оставаться со своими мыслями наедине, заглушая их разговором. Почему-то о том, что эта запись может запросто быть системой распознания свой — чужой, я тогда не подумал. Хотя итак, мысли в голову лезли самые паскудные. Например, как я буду отсюда выбираться и что если помощь не подойдёт вовремя, то я просто сдохну здесь.

Наконец, поднявшись, я осмотрелся. Сразу после моего падения, в том помещении куда я упал, загорелся приглушённый оранжевый свет и было более или менее видно и окружающую обстановку.

Я только вздохнул, оглядывая абсолютно пустое помещение, в котором не было ничего. Только труха и пыль, в которую превратилась единственная мебель, после того как я на неё упал. Впрочем, рухни я стороне, всё равно то, что здесь стояло, продержалось до моего первого чиха. Потому как я даже разглядеть не успел, на что я упал. Типа стулья, стол… А, воину советской армии такое без надобности, а вот то, что здесь не было хоть чего-то полезного, очень расстраивало.