Уроки с Дмитрием Николаевичем проходили не то, что с предыдущим учителем рисования, который особо утруждать девочек не стремился и всегда за всё хвалил. Новый педагог требовал с учениц строго и объяснял им всякие сложности, правда, делал это спокойно, терпеливо и доходчиво. На похвалу он был скуп, зато оказался чрезвычайно вежлив и обращался к воспитанницам, вне зависимости от возраста, как к высокородным взрослым дамам.

В общем, такого учителя, как Дмитрий Николаевич, на памяти воспитанниц ещё не было, и произведенный им фурор сложно было переоценить.

Дмитрий Николаевич открыл ящик своего учительского стола и отпрянул, оглушённый запахом «Лила Флёри» в нестерпимой концентрации. Атмосфера в классной комнате в один момент стала столь невыносимой, что Руднев кинулся открывать окна.

– Что тут у вас случилось, Дмитрий Николаевич? – раздался за его спиной мелодичный голос Анастасии Аркадьевны Волжиной.

Воспитательница третьегодок стояла в дверях, прикрыв нос платком.

– Похоже кто-то из девочек решил надо мной пошутить или и вовсе уморить! – отозвался Руднев, глотнув свежего воздуха. – Наверное, я кому-то очень сильно не нравлюсь.

Анастасия Аркадьевна рассмеялась и стала помогать ему с окнами.

– Напротив, Дмитрий Николаевич, вы кому-то очень сильно нравитесь! Это дело рук вашей адоратрисы.

– Кого?

– Обожательницы. Это такая традиция в пансионе. Девочки выбирают для себя предмет для поклонения и делают ему всякие приятности, например, поливают вещи одеколоном.

– Приятности?! – морщась от нестерпимого запаха, Дмитрий Николаевич принялся вытаскивать из ящика карандаши, кисти, бумаги и прочие хранившиеся в нём предметы, последним был извлечен его собственный альбом с рисунками. – Господи! – простонал он. – Это же только в печь теперь!

Волжина отобрала у него альбом и перелистнула несколько страниц.

– Да что вы! Как можно такое в печь?! – воскликнула она. – Я раньше никогда не видела ваших работ, Дмитрий Николаевич. Эти рисунки восхитительны!

– Благодарю, – Руднев свалил все вещи обратно в ящик, вынул его целиком и перенёс на подоконник. – Думаете, это когда-нибудь выветрится?

Анастасия Аркадьевна снова рассмеялась.

– Не знаю. Главное, не вздумайте оставить пиджак где-нибудь в доступном для девочек месте.

– Ох! Вы уж мне сразу расскажите, чего мне ещё стоит ожидать!

– Похищенных платков и перчаток. Срезанных пуговиц. Записочек со стишками на французском. Подвядших букетиков под дверью вашей комнаты. Могут и ещё что-нибудь придумать. У девочек воображение богатое.

Руднев всплеснул руками, а потом и сам рассмеялся.

– Вы так хорошо осведомлены, потому что у вас тоже есть адоратриса? – спросил он.

– Нет, – ответила Волжина. – Я не так популярна. Просто я пепиньерка (от французского pepiniere – саженец, рассадник).

– Кто, простите?

– Пепиньерка – выпускница Аничкиной иколе, которая осталась в ней преподавать.

– Мне нужен словарь, чтобы понимать здешнюю лексику, – признался Руднев. – Так вы, Анастасия Аркадьевна, получается, старожил в этих стенах?

– Да, в каком-то смысле. Но я не одна такая, большинство воспитательниц здесь же и учились.

– А учителя? Они здесь все давно?

– Многие преподавали, когда я ещё носила фартучек. Уже позже пришли учитель музыки, физик и учительница танцев. А итальянка и математик начали работать здесь с прошлого года. Но это совсем не важно, отработать в Аничкиной иколе год или все десять. Достаточно пробыть здесь неделю, чтобы застыть как муха в янтаре, потерять счёт времени и стать пронафталиненной реликвией.

– Полноте, Анастасия Аркадьевна, вы совсем не похожи на реликвию! – пылко возразил Руднев.

Он взял чистый альбом и карандаш.

– У вас есть время? – спросил он Волжину. – Позволите вас нарисовать?

Анастасия Аркадьевна зарделась и смущенно ответила.

– Если хотите… У девочек сейчас танцы, так что у меня есть почти полтора часа свободного времени.

– О! Так сделайте милость, подарите их мне! У меня сейчас тоже нет уроков.

Дмитрий Николаевич пододвинул Волжиной один из ученических стульев, а сам по-мальчишечьи уселся на подоконник и принялся рисовать.

– Говорите, у девочек танцы? – продолжил он прерванную беседу. – Вряд ли это их любимые занятия. По моему мнению, Владиана Степановна слишком уж строга к ними. Жаль, что личная драма сделала её столь суровой.

– Она не настолько черства, как все думают, – возразила Анастасия Аркадьевна. – В глубине души она милосердна!

Руднев изумленно поднял брови.

– Видимо, где-то совсем уж глубоко, – произнёс он с сомнением. – Я слышал, как она при всех назвала Наталью Леман неуклюжей матрёшкой. Бедняжка аж расплакалась! Разве можно такое барышням говорить! Между прочим, Леман очень талантлива в рисовании. Не всем же в конце концов быть балеринами! Я вот тоже долгое время путал такты и в танце наступал партнёршам на ноги.