– Эх пойду я на четвёртый круг! Да и черт с ним! Прости меня, боже! – заорал Колян, стащил белую льняную рубаху, поцеловал крест, снял его с шеи и положил в карман брюк.

Широко перекрестился, сжал кулак и стукнул Амира по лбу. Амир закатил глаза и молча, вытянувшись во весь рост, упал на мужчину из безопасности, который стоял за ним. А тот, в свою очередь, повалился на пограничника. Сработал эффект домино. Люди по цепочке валились друг на друга по всей длине прохода. Никто не понял, кто ударил первым. Поэтому каждый воспринял толчок и падение, как акт агрессии. Горячая восточная кровь, усиленная влажной жарой, ударила в голову, и пограничники с мужиками из безопасности сразу забыли, что они при исполнении. Самый последний пограничник, который стоял возле водительского кресла, поднырнул под мужика в черном, ухватил его в боевом захвате и швырнул на пол. Тот немедленно вскочил на ноги и ударил пограничника в печень.

Началась потасовка. Женщины визжали. Мужчины пытались перекричать друг друга. Колян, как молотобоец, размахивал кулаками, валя на пол всех подряд. Женщина с больными ногами вцепилась в волосы пограничника и таскала его по проходу с криками:

– Ноги у меня болят, ноги, скотобаза проклятая!

Женщина с косынкой на плечах, что сидела возле Коляна, рванула футболку на одном из мужиков из безопасности. Футболка клочьями повисла на нем.

– Охренель? – выкрикнул мужик, вытаращив большие карие глаза.

– Я тебе сейчас и охренель, и оборзель, и твою через коромысель! – она рванула лоскут футболки, скомкала его и запихнула в широко раскрытый рот мужика. – Люди к богу едут, а эти бусурмане лапы свои тянут к девочке. Ах ты ж вражина!

Водила вообще выскочил из автобуса и побежал на КПП.

Пользуясь суматохой, Айболит быстро протолкнул Машу в окно и схватил за руку, держа на весу.

– Есть? Стоишь? – крикнул он.

– Да! – всхлипнула она.

Айболит быстро просунул ноги в окно и спрыгнул. Амир, увидев, что они ускользнули, зарычал и отшвырнул Коляна. Бросился к окну, ухватился за раму, повиснув на ней, перекинул ноги вперед и оказался на земле.

– Ну вот и свиделись, Пилюлькин! – ухмыльнулся он и впечатал мощный хук в лицо Айболита.

Иван упал, как подкошенный.

Маша

Амир бил его страшно. Он уселся на Ваню сверху и молотил кулаками по лицу. Ваня сначала пытался сопротивляться. Но с каждым ударом вздрагивал все слабее.

– Ванечка! Кто-нибудь! – хотела закричать я, но из горла вырвался только хрип.

Людей вокруг было полно. Но Амир настиг Ваню за автобусом. А люди были заняты дракой с пограничниками и безопасностью. Кое-где уже завязалась потасовка между людьми, которые вообще не имели отношения к конфликту. Просто воздух был наэлектризован злобой и ненавистью.

Кулаки Амира были уже полностью крови. И вдруг все звуки смолки. Меня словно контузило. Не осталось ничего. Только оглушительная тишина и удары.

Удар – и Ваня вздрогнул. В автобусе в беззвучном крике раззевал рот Колян, размахивая кулаками направо и налево, и пытаясь пробиться к открытому окну.

Удар – женщина в синей блузке схватила одного из безопасников за волосы и стукнула головой о мягкую спинку кресла.

Удар – и Ваня вдруг замер. Но Амир не остановился. Потому что он его не бил. Он его убивал. Моего Ванечку.

И вдруг в голове ясно ударил колокол. Большой колокол Вознесенского монастыря на Масличной горе. А в памяти всплыли слова матушки Феофании:

– Иногда с крестом легче. Потому что ты уже знаешь, в чем он. Хуже всего, когда думаешь, что счастливо избежал горя, беды и несчастий. И вдруг этот крест внезапно пятитонной силой придавил плечи.

Я даже согнулась от свинцовой тяжести, которая внезапно обрушилась на меня. Потому что эта тяжесть была одинокими ночами, горькими слезами, чёрным платком вдовы. И если вдруг его не станет… что значит: не станет? Я больше не услышу его голос? Он не улыбнется мне? Его не будет вообще нигде и ни с кем? Никогда?

Кто-то завыл. Я обернулась, ища источник этот дикого воя, и вдруг поняла, что он рвется из моего горла. Дикий, исконный, нутряной бабий вой. Некрасивый, неэстетичный, вой бабской матки, которая вот-вот останется одна. Когда понимаешь, что сделать ничего нельзя. И что вот это страшное уже почти пришло. Оно уже закрыло небо и солнце. Туча беды. Аспидно-черная, в которой вместо дождя – слезы.

Нет! Нет! Ни за что! Вой достиг самой высокой ноты и вдруг стих. И в муторно-контуженной тишине послышался громкий стук и шорох опилок. Это упал с моих плеч огромный, тяжёлый, деревяный крест. Упал и разлетелся на куски. Потому что я его тащила до Масличной горы. И меня на нем уже распяли. А теперь он рухнул, так как меня с него уже сняли. Во рту еще горчил вкус древесных опилок, которые воткнулись в воспалённое нёбо, когда куски креста разлетелись по округе и набились в мой широко открытый рот. Но над головой было чистое небо. Огромное и очень близкое. И оно меня звало. Потому что куда еще может деться человек, снятый с креста? Только вверх.

Кто-то невидимый включил звук. На меня обрушились крики, стоны, вопли, гудение машин и клаксонов.

– Не смей! – закричала я и прыгнула на спину Амира.

Схватила его волосы на лбу и изо всех сил дернула одной рукой. Второй я вцепилась ему в глаз. А ногами била по почкам.

– Ах ты шармута! – огрызнулся он и сбросил меня.

Я упала на асфальт. Амир на минуту отвлёкся от Вани, поднял меня и ударил по лицу. Я снова упала на спину. Но мне не было больно. Вернее, было. Но вместе с болью от горящей щеки пришло облегчение. Ведь этот удар был вместо Ванечки. Значит, ему достанется на одну боль меньше.